Сибирские огни, 2005, № 12

НИКОЛАЙ ВОЛОКИТИН &тй ПУШКИ на в з м о р ь е Если бы я служил в нормальной, а не в кадрированной части, да не был бы еще курсантом сержантской школы, меня бы, безусловно, освобождали от всех работ и занятий, и я бы под дурачка жил себе припеваючи, лучше даже чем тот пресловутый кум королю, но вся беда в том, что в данной-то, конкретной-то ситуации мне прихо­ дилось наравне со всеми и пахать, и сеять, и молотить, умудряясь с творческими делами управляться в личные часы да ночами. И до того я, сердешный, доуправлялся, что однажды во время утреннего построения с устатку шваркнулся в обморок. Вот тогда Петя Богачук, фельдшер по образованию, и наградил меня вторым прозвищем, якобы сказав в процессе приведения меня в нормальное состояние: — Ухряпался-таки великий художник! Никто меня, понятно, после этого ни от рисования ведомостей, ни от создания всяческих монтажей и плакатов не отстранил, но в майские дни, накануне священно­ го праздника Победы произошло нечто, приведшее меня снова едва не в отключку, но уже не от физических перегрузок и недосыпа, а от переизбытка эмоций. В дивизионном клубе после торжественного собрания стали зачитывать приказ высшего командования о награждении лучших зенитчиков значком «Отличник Со­ ветской Армии», и вот среди восьми — всего лишь восьми на весь дивизион! — солдатушек, исключительно старослужащих, я услышал хлестнувшее по мне горя­ чей ударной волной словосочетание: «курсант Волокитин». По сей день уверен: удостоился я награды отнюдь не без хлопот майора Она- ченко. Майор же Оначенко, придирчиво оглядев меня прямо в клубе при всех, уже с привинченным к гимнастерке значком, произнес удовлетворенно: «Гер-р-рой!» — чем и присовокупил к моим прежним двум еще одно прозвище... Я уже совсем успокоился, покуривая свою папиросочку, в надежде, что про меня забыли и оставили на сегодня в покое, однако мальчики, просмеявшись над селедочником, вновь уставились на меня: я же только пришел, а людей вечно тянет на свеженину. — Ну и как там дела у замполита? — вроде беспечно, так, между прочим, интересуется Легкодух, кстати, один из моих самых близких друзей, в явной надежде как-нибудь меня зацепить, дабы вывести из себя. — А никак! — тоже с наигранной, далекой рассеянностью констатирую я.— В нынешний субботний урочный наш киносеансик вновь намеревается «Чапая» крутить. У Кольки непроизвольно отваливается нижняя челюсть. Да и у всех остальных выражение физиономий не привлекательней. В дивизионе хорошо знают удивитель­ ное пристрастие майора Оначенко к этому фильму- ветерану братьев Васильевых. Он с ним, с кинофильмом, уже всему личному составу плешь переел. Как что, так «Чапай» да «Чапай». Раз десять уже этого «Чапая» по экрану нашего клуба гонял... — Ладно,— отмахиваясь от дыма и вздыхая, кисло произносит Володя Бессо­ нов.— С замполитом все ясно. Смеха не вышло. А что нового в нашей батарейной конторе, то бишь канцелярии? — Он наверно ждет, что я снова начну изображать старшину Козлоусова в его ежедневных стычках с комбатом, о которых чуть ниже, или еще кого-нибудь из начальства, я же многое вижу и слышу в этой самой «конто­ ре», но у меня нет сегодня никакого желания лицедействовать, а тем более стано­ виться объектом всяческих розыгрышей, и я мягко ухожу от бессоновского вопроса: — А ничего нового в последнее время. Так, ерунда. И тут подает голос молчавший до сей минуты Володя Белов: — О, Николаха! Едва не забыл. Тебя же сержант Ивлев чего-то искал. — Какого черта ему надо? —- подскакиваю я со скамейки и с обидным запозда­ нием соображаю, что влип. Достали-таки меня добры молодцы! Не мытьем так ката­ ньем разыграли! Курилка грохочет долго, смачно, с большим аппетитом. А дело в том, что в учебной батарее даже слепому не первый день уже видны наши «сердешные» отношения с командиром моего первого отделения и по совме­ стительству заместителем старшины сержантом Ивлевым, отношения, которые не может смягчить ничто и которые, несмотря на все мои заслуги, регалии и покровитель­ ства, часто приводят меня во внеочередные наряды то на кухню чистить картошку, то за казарму чистить уборную. Сержант Ивлев настолько ревностен к службе, настолько прост и туп, что дав­ ным-давно разучился даже по-человечески разговаривать. Например, за обедом, когда кто-нибудь не успевает вовремя проглотить свои щи, кашу, компот, он, вместо того чтобы попросить по-простому: «Петруха, давай поживее», — орет во все гордо: