Сибирские огни, 2005, № 12

Но вот один по одному подползают с грохотом трактора, разворачиваются, мы приторачиваем к своему пушку, прицеп, взбираемся в него сами и трогаемся в седую снежную темь. Куда? Зачем? Что случилось? Надолго? Но разве в армии сразу кто-нибудь что-нибудь объясняет? Одно понятно — раз трогаемся куда-то, значит это трижды серьезно. Постепенно холод начинает забираться под шинель, под гимнастерку, под обе пары белья: байковое и хлопчатобумажное. Ночь сменяется зыбким рассветом, по­ том пасмурным утром, потом таким же туманно-морочным днем, а мы все едем и едем. Ближе к обеду останавливаемся среди чахлого перелеска, махом съедаем из походной кухни этот самый обед вместе с недоставленным вовремя завтраком, про­ должаем движение дальше своей длинной-предлинной, как веревка, колонной. Наконец, остановка. Сзади у горизонта размазанной кляксой сереет редкий и низкий кустарничек, а впереди, справа и слева, насколько хватает глаз, простирается утыканная торосами неоглядная, белая от снега равнина. Это зимнее Охотское море. Точнее — залив Терпения. И мы почти у самой кромки его. Сквозь выдутый снег тут и там видны в песке и гальке просторные ямы. То давным-давно вырытые нашими предшественниками окопы для пушек. Загоняем по взвозам орудия в окопы. Трактора направляются к кустистому перелеску. И тут же по цепочке, будто переклик часовых, пролетают отрывистые взлаи команд: — Двизио-о-он! К бою! — Батаре-е-ея! К бою! — Взво-о-од! К бою! — Расче-о-от! К бою! Подскакиваю вместе со своею пятеркой к пушке, привычно сдираю с нее ог­ ромный тяжелый чехол, отключаю пневматику, ухая пушку с колес на тарелки опор, центрую ее по уровням в точнейшее горизонтальное положение, вбиваю кувалдой в грунт железные крепежные клинья, хватаю увесистую обойму снарядов, загоняю ее в магазин, тяжело кручу двумя руками рукоятку затвора с его неподатливой толстой пружиной, что-то делаю еще положенное исключительно мне и только после этого озираюсь по сторонам. Все четыре пушки нашей батареи, подключенные к станции орудийной навод­ ки, как близняшки, синхронно вертятся вместе с нами, с расчетами, туда-сюда по кругу на все 360 градусов, опускают стволы долу, задирают их в небеса почти верти­ кально, вроде как нюхают дульными тормозами — наболдашниками на конце — эти самые небеса. Но там пока пусто, и это дает возможность маленько утихомирить нервишки после столь бурного процесса, называемого занятием огневых позиций. Лишь ближе к вечеру, оставив у орудий караул, мы уходим скорым строем к леску, где на поляне темнеют такие же ямы, как и на взморье, но только уже не под пушки, а под палатки. Вычищаем эти ямы от снега, сколачиваем нары, устанавлива­ ем железные печки, выводя их трубы по тоннелям в мерзлой, земле подальше от завалин палаток, натягиваем наконец-то брезент. Но надо еще заготовить дрова. Хватаем по команде веселого, никогда не уныва­ ющего сержанта Севастьянова топоры, пилы, ножовки, бежим во лесочек, пилим и колем, и только после ужина, доставленного из походной кухни в термосах старши­ ной, расслабляемся: «Эх, скорей бы отбой да на боковую!» Однако... из десяти рядовых солдат, вмещающихся в палатку — два отделения, то есть расчета, — восьми человекам необходимо в течение ночи по часу дежурить у печки, чтобы не заморозить взвод или, чего хуже, не оставить его в погорельцах, а двоим всю ночь стоять на часах у палаток по два часа через два. Стоять или иначе дневалить, как всегда в критических случаях, выпадает конечно же мне. Хорошо хоть не сразу после отбоя, а позже, и я имею возможность немного вздремнуть. Падаю при отбое на нары в тесную непролазь человеческих тел и в одно мгновение отключаюсь. Разбуженный в положенный срок своим напарником Колей Ландыхом долго не могу сообразить, где я и что со мной происходит. Наконец, соображаю, одеваюсь, хватаю автомат, выхожу. Надо мною низкое — рукой можно дотронуться — черно-желтое небо, и непо­ нятно, чего в нем больше: черноты или желтизны. Это от множества звезд, мелких, почти незаметных, и крупных, с надраенную шинельную пуговку. Звезды мигают, шевелятся, как бы поеживаясь, и оттого хряпнувший еще на закате мороз кажется намного круче и нестерпимей. НИКОЛАЙ ВОЛОКИТИН ПУШКИ НА ВЗМОРЬЕ