Сибирские огни, 2005, № 12

ОЛЕГ КЛИШИН НЕ ОТМЕНЯЯ ЦИФЕРБЛАТА Мой дом — не крепость, а пещера с наскальной живописью стен. Наивный пыл миссионера, попавшего в туземный плен, в доисторическое время. В клубах пахучей анаши неподдающееся племя— хоть кол на голове теши. Кайфующим — что в лоб, что по лбу. Как дважды два, входя сюда, нарваться на: а не пошёл бы, ты дядя, сам знаешь куда. Иду... Плевки, пивные банки— дикорастущий натюрморт. К сему: «подруги лизбиянки », «Анжелка сделала аборт»... Панели ужасом и болью испещрены, страшны, как весть рождённых замертво, в неволе взывающих: мы были здесь! И я лет пять молю, взываю, швыряю бисер, как горох, о те же стены. Видит Бог, как я завидую Маклаю! * * * Не * * Жизнь по Чехову — просто морковка. Хочешь в суп, хочешь съешь её так. Острым ножичком чиркнув, неловко промахнёшься по пальцу— пустяк. Громким возгласом больше испуган, восклицаньем сочувственным— ах! С каплей алой, набухшей упруго, отразишься в любимых тазах. Ну чего ты? Подумаешь — случай! Ерунда. Ну какая там кровь! В глубине сокровенных излучин растворённая рифма... * * * Ещё не так уж древен я, но письма в конвертах пожелтевших... Словно призма, вобравшая когда-то белый свет, взорвётся вдруг дугой семиполосной. Сверкающими спицами и осью мелькнёт вдали «Салют»-велосипед. Обратный ход каких-то шестерёнок: «А у меня по-прежнему «Орлёнок», за делать не фиг обгоняю всех»,— из городка с названьем Дубоссары писал друг детства. Сколько ярких вех! Ноздря в ноздрю, как вороной с чубарым, летели наперегонки, сжимали крутой изгиб хромированной стали в ладонях жарких. Не разлей вода небесная распахнутые души. После дождя сияющие лужи. В той глубине мы вместе — навсегда. * * * Роскошная кисть листопада... Нельзя ли попроще? Скажи, ты помнишь?... А впрочем, не надо. Забудь и живи, не тужи. Сухой порошок акварели. Забвения злая трава. Друг другу о чём-то хотели сказать, но забыли слова. Теперь уже поздно. Всё прахом завалено, серой золой. За окнами клён, как на плаху с повинной бредёт головой. Тук-тук: деревянное сердце не помнит вчерашних обид. Листвы золотое наследство по ветру летит. * * * Пропела жалобно и ржаво калитка. А теперь куда? Налево повернём, направо... Гори, гори, моя звезда! — слова любимого романса доносит Штоколова бас. Душе созвучное пространство когда-нибудь обнимет нас. Не отменяя циферблата, фосфоресцирующий круг созвездий обозначит дату. Среди вселенских бурь и вьюг, любимая, дорогой млечной и мы когда-нибудь с тобой пойдём, неслышно нашу вечность вращая против часовой. 142