Сибирские огни, 2005, № 10

ЛЕВ ТРУТНЕВ МОЛОДО-ЗЕЛЕНО быть надежным в ифе, еще и зазывали. А уж вечерами — улица! И учила меня танцевать Катюха. Все эти «польки», «сербиянки», «подгорные»— водила меня она. Иоткуда знала? Когда училась?Страстные этитанцывытягивали из меняжилы, весь дух, и вроде немощным я становился кконцу вечерок и телом, и душой, и провожал девчонкудо дома в светлой усталости, втихомупоении, причистых мыслях. А Катю­ ха, вся как жилка-живинка, бабочка-порхальница, коза-егоза, будто и не уставала: думалось— дай волю и ночи, идня не хватит ей нарезвиться. Там, вобщей толчее, все бывало: и случайные прикосновения, ижгучие взгля­ ды, и волнующий шепот, и горячее дыхание, и переплетение рук, а втишине ночной прохладыменя охватывала такая потаенная робость, а возможно, нежность, что даже дотронутьсядо Катюхияне решался. Такогосо мной еще не бывало: ниогня, нидумок, ни стремлений— пустота какая-то выветривала душу, будто в ней ничего не остава­ лось кроме дрожи, схожей с дрожью натянутой струны. И не только еще юные годы Катюхи были тому причиной— кувыркались же мыс нею напрошлогоднем покосе, играли, атут другое, уже не детское просветлялось: неосознанная благость итрепет­ ная привязанность устаивались между нами, и спугнуть их, отемнить я боялся... Время, хотя и катилось в своем обычном отсчете, в праздники повлекло за со­ бой столько нового, что вдругих состояниях и за два-три месяца подобного не пере­ живешь, и оборвалось оно сразу, как обрезалось... Тотже Разуваев потянул меня за ограду наразговор. Развалившись вкошеве так, что край ее раздался, какборта старой лодки, он довольно миролюбиво заговорил: — Тывотчто, давай, настраивайся на посевную. Пока начальство о ней в заботе, глядишь изакончится канитель с ФЗУ... Я был удивлен его тоном и вначале насторожился: не подвох ли какой? Но бри­ гадир продолжал доверительно: — В полеводах определились: Красов, Кудров и Куликов— можешь клюбому идти... Что же так развернуло Разуваева? Может, узнал истину? Или подобрел после всего?.. Это было так неожиданно, что нужных слов, даже мыслей, не находилось. — На сеялке управишься?— Он глядел дружелюбно. — Я учиться собираюсь, — как выдохнулось у меня. — Учись. Посевную отведем, атамдвигай... Как хотелось мне в самый разгар весны, в самом ее зените, побывать на слете тетеревиных токовищ, послушать торжествующие звуки природы, покараулить на разливах северных пролетных уток и гусей! А вечера с Катюхой! Когда в сердце устаивается ласковое тепло, сладкий покой, когда гаснет вприщуре глаз яркая зорька, наливается синевой округа, затихает деревенская жизнь и слышно, как исходится в брачной песне соловей-варакушка впалисаднике, какльется тихий Катюхин смешок, ее мягкий говор... Но была в словах Разуваева и доля истины: пока яна посевной— вряд ли Хрипатый потянет меня на разговор о ФЗУ, а там, считай, через месяц, возможно и схлынет эта волна, отойдет разнарядка. — Ну что?— торопил Разуваев. — Поговорить надо с матушкой. Он усмехнулся. — Говори, но сам-то ты как? — Да можно. Только к Кудрову я не пойду... * * * Старенький трактор-колесникедва тащил не менее старую, еще довоенную сеял­ ку. На ее подножке стоял я, а за рулем колесника мельтешиллоктямиФедюха Сусля- ков. Надругом поле, через долгий лес, ходил всеяльщиках иПаша. Рокоттрактора, пыль столбом, солнце с полуденным напеком, нелегкие мешки с семенной пшеницей, которые мыс Сусликом подтаскивали с опушки леса ксеялке и поднимали, засыпая зерно в ящики, — до того изматывали, что добравшись до бригадного стана, мы валились на нары врубленой избенке итутже засыпали. Даже пшенная каша на молоке, которую чаще всего готовила на ужин повариха, не со­ блазняла. Сила усталости, жажда отдыха перетягивала все желания.