Сибирские огни, 2005, № 10

ЛЕВ ТРУТНЕВ МОЛОДО-ЗЕЛЕНО «Меня матушка в суворовское не отдала, атут какое-то ФЗУ, да еще и под писто­ летом...» — Что скажешь? Я потянул чуть-чуть с ответом, глянул на чужака смело: — Подумать надо,— пришлось схитрить, памятуя советыдеда. Без согласия матушки как? Начальство переглянулось. — С матушкой мы потом поговорим отдельно... Представив ее у стола, накоторомчернелдулом пистолет, явнутренне вздрогнул. — Ее-то зачем? — А чтоб не препятствовала. — Она не будет, если ярешу твердо. — Вот и решай, — снова влез в разговор Хрипатый, и снова райцентровский покосился на него. — Все равно это обговорить надо— мать есть мать. А вообще-то я хочу дальше учиться, вшколе. — Учись, — уполномоченный растянул в улыбке вислые губы, — там и полу­ чишь нужное образование, и одновременно— специальность. — Сразу так я не могу ответить, — какбыподытожил яразговор. — Думай, решай, но недолго. По всем вопросам к Илье Лаврентьевичу. А он мне сообщит. Не забывай, за тобой проступки... Выходя, я обернулся наШуру. Она сидела, потупясь, какая-то совсем другая— не такая, какой я ее знал. И вдруг я понял, что юность наша кончилась, началась другая жизнь, другие отношения. На крыльце я столкнулся с Мишаней Кособоковым. Лицо у него— беловатое, глаза испуганные. — Ну что там?— тихо зашептал он с оглядкой. — В фэзэушники сватают, хлеб с маслом сулят. — Согласился?! — Мишаня округлил глаза. — С чего бы?Я дальше буду учиться, как положено: в школе. — И меня вызвали. Не знаю, что делать? — В голосе приятеля было столько печальной растерянности, что я подбодрил его: — Да ты не бойся, не в тюрьму вербуют — учиться. Ты же здесь дальше не двинешься, а что будешь делать? Быкамхвосты крутить?.. Мишка, ничего не сказав, вдруг шагнул задвери, а ямедленно сошел с крыльца, думая: правильно ли поступил, дав ему совет с намеком, и решил, что правильно. Мишка еле-еле семилетку осилил, куда ему дальше тянуть учебу— срежется. Да и четверо их — сыновей у Кособоковых, не разбежишься с подмогой... Наискось, за широким размахом на соседнюю улицу, темнела большими окна­ ми наша бревенчатая школа, и меня вдруг опахнуло таким теплом воспоминаний, такой светлой тоскою, что я почти непроизвольно стал пересекать это широкое про­ странство, оставленное незастроенным для сходок и гуляний еще вте далекие време­ на, когдадеревня зарождалась. Чуть ли не до каждого бревнышка, до любого резного наличника, потайного уголка внутри и во дворе освоена была школа за семь лет учебы, и рисовались в памяти наши игры, шалости, светлые и обидные эпизоды, учителя, соклассники... И рой их попритих лишь тогда, когда я с робкой оглядкой прошел мимо высоких окон, чуть-чуть прикрытых голыми ветками акаций за шта­ кетником палисадника, забитого снегом. Широкий коридор, в котором изредка, за неимением клуба, ставили кино и че­ рез окна которого мы, толкаясь, пытались рассмотреть, что там, на экране, происхо­ дит, показался мне небольшим. За дверями классов, как всегда, шелестел шумок. Я, тихо ступая валенками, прошел кдверям директорского кабинета и легонько посту­ чал вних козонком пальца. — Да, да, войдите, — это был голос Ивана Ивановича Сусальникова, мягкий, глуховатый. Я тут же распахнул двери. — A-а! Наконец-то,— он улыбнулся. —Слышал, слышало твоих неприятностях вИконникове. Давно жду...