Сибирские огни, 2005, № 10

ЛЕВ ТРУТНЕВ Ж МОЛОДО-ЗЕЛЕНО фермой. Зато я и Петруня почему-то стали ему поперек горла: при любом мало­ мальском поводе он старался нас унизить, двинуть на самую что ни на есть отврат­ ную работу, и долгое время, почти неделю, мы чистили навозную яму у одной из скотных баз, провоняв дерьмом до корней волос. Лишь много позже я узнал, что именно Хлыст свалил все свои грехи на нас, а тогда шли дни, грело солнце, оседал снег... Все такой же осанистый, грузный и важный подкатил кнам вершнем Разуваев, осадил жеребца у самого края выгребной ямы, насупил густые чернющие, какохле- стыш Горностаева хвоста, брови и зло зыркнул из-под них наПетруню: — А то дерьмо, вяме, я выхлебывать буду? Петруня не очень-то перед нимробел— как-никакфронтовик, да еще и награж­ денный. Он распрямился, вывернув лопату из навоза, вскинул светлые с голубой поволокой глаза на бригадира. — А тымне обувку подходящую дай туда лезть— мои фронтовые подтекают. — Ишь чего захотел— хромовых сапог! А кафтан расшитой тебе не надо?.. Я стоял, разглядывая свои заляпанные коровьим пометом валенки в галошах, и что-то дрожало во мне тревожно, гасило волю, гнуло голову. — Кафтан мне ни к чему, — не изменил голоса Петруня, — а хромочи бы не помешали. Разуваев качнул головой в мою сторону: — Сам не можешь— так молодого пошли, пусть гребет... Прав былдед: запрягли меня вколхознуюломовщину— изо дня вдень вподсоб­ никах, а заработки — палочка в тетрадке Разуваева, и может и того он не ставил, забывал, и даже намеренно, попробуй, проверь его. Да и кто это позволит? Гни спину и помалкивай. — Я что ли крайний? — Голос мой слегка дрогнул, и это уловил бригадир. Он скривил большой рот не то в ехидной усмешке, не то в злобе и отсек: — Надо будет— и крайним пущу, а пока дуй вон на склад за старым ведром и веревкой— отчерпывать эту жижу будете... Его приказной тон, издевательская ухмылка ожгли, каккнутом. — Я не парашник— плескаться в говне! — На этот раз мне удалось сказать это твердо. Лицо Разуваева налилось краснотой. Показалось, что и рука его, сжимавшая короткое кнутовище, дрогнула. — Саботировать решил! Да я тебя в этом самом говне утоплю и весь сказ! Откачнувшись, чтобы не поймать взлетевшую плеть кнута, ясъехал на калошах с навозной кучи и пошел, не оглядываясь, весь сжавшись, остро улавливая звуки и ожидая или окрика, илилошадиного храпа внаезде. Что-то говорил Петруня, но яне разобрал. — Сопляк еще тут выделываться! Это уже Разуваев повышенным тоном отвечал Петруне. А яшел, едва волоча и без того тяжелые, будто чугунные, ноги и не меньшая тяжесть оседала в душу, и сильнее всего она сжимала сердце за дом, за то, как будут страдать из-за моего поступка дед и матушка. Попробуй теперь сунься к Разуваеву с какой-нибудь просьбой — отошьет, не посчитается, что матушкалето и зиму без выходных трудо­ дни отрабатывает. А вего власти и тягло, иразрешение на покос, и на лесную деляну для заготовки дров, и мало ли что может выплыть вкрестьянской жизни. И что же я такой неудачливый родился?! Никакой от меня радости близким!.. Итак заели меня эти мысли, что свет стал не мил, и тянул я валенки в отрешенном оцепенении, не ощущая ни напористого ветра, катившегося из озерных далей, ни холода. Представи­ лось как сморщится в горести лицо матери, потемнеют ее глаза во влажном наливе, какметнет печальный взгляд понурившийся дед... И все так и было: и немой укор матери, и растерянность в словах деда, и моя непроходимая боль за них. Но чувство правоты, должной справедливости осветляли совсем было утянувшие в мрак безразличия мои мысли. И от них тонкой вязью наплескивалась успокоительная дрожь... 64