Сибирские огни, 2005, № 10

ЛЕВ ТРУТНЕВ МОЛОДО-ЗЕЛЕНО Терпкий пар поднимался от обнаженного силоса, и едва открывалась его пощи­ панная вилами макушка, какпоявлялся Суслик нарозвальнях, заляпанных коровьи­ ми лепехами, размазанными и пристывшими к растресканным доскам корыта. Со скрипом, с унылой обреченностью, враскачку тащил сани однорогий, с затекшим глазом, исхлестанными, в полосах, боками, пестрый бык. Привычно он затягивал розвальни на отвал, и Суслик, ломаясь в пояснице и коленях, ковырял вилами, как отгрызал, спресованный, спутанный втравяной завязи, силос и кидал его в емкое корыто. Итакдо середины дня и после— до вечера... Первые дни я в ознобе тайной тревоги ждал от своих подельников, особенно от Хлыста, едких вопросов или даже насмешек по случаю моей не учебы, но их не было. То ли простое безразличие стояло за этим, то ли в запале работы забывалось столь маловажное событие — не один я в деревне не учился, то ли понимали мое состояние напарники и не бередили душевную болячку. Во всяком случае, пока разговор о том не заводился... Едва солнце запуталось в щетине заалевшего леса, как мы, прикрыв соломой изгрызанную отбором травяную слоенку и определив свой трудовой инвентарь в схоронке, двинулись к поскотине засеревшей в быстрых сумерках деревни. Шаги наши, тяжелые, вялые, враздумье, с прикидкой, озвучивались легкимпохрустывани­ ем снега. Намучившись и наговорившись за день, мышли молча, каждый со своими думками, своими чувствами. Осторожно, словно боясь завалиться в синеву снеж­ ных теней, нес я свое гудящее от перенапряжения тело, вдоль которого, будто чужие, привязанные в плечах, висели неподъемные, издерганные ломами, руки. — Махнем прямиком, через ограду Хромого, — глуховатым, надорванным дол­ гим пустословием, голосом предложил Хлыст, — ноги не держат, атут на полверсты ближе. Хромым успели окрестить Антона Михалева за его припадание на раненую ногу. — Так огородом не пройдем, — засомневался Петруня, — и что Антон скажет, какнас в ограде увидит? — Пройдем. Хромой проторил дорогу — он в обед каждый день на санях с огорода подъезжает. И сейчас на конюшне — корм лошадям раздает на ночь... Идо войны, и сразу по возвращению с фронта, Михалев ходил вконюхах. Оно и лошадей-то осталось с полдесятка, но держали их вособом догляде, вели красплоду. Ипонятно— без лошади в селе морока... Пока прошли поскотину и отмерили Михалев огород и вовсе затемнело. Таясь и озираясь крались мы гуськом среди хлевушек и сарайчиков чужого двора и уже пролезли через калитку, какХлыст вдруг затих, прислушался и стал приглядываться к баньке, темнеющей вдальнем углу ограды. Что-то там едва-едва заметно поблес­ кивало. Это и я разглядел и тоже остановился, и Петруня притаил шаги, оглянув­ шись на нас. — Тихо, ребцы! — Хлыст приложил голицу к носу. — Вроде в бане кто-то моется. — Ну и что? — не понял его Петруня. — Так сегодня четверг — какая баня? — Хлыст вдруг вприклонку, кошачьей украдкой, потянулся кбане, заползал тенью вдоль ее стены, и тут же словно порхнул кнам. Иоткуда силы взялись? — Сейчас упадете, бежим!— Он схватил нас под руки и потянул за угол дома, в проулок. — Что я увидел! — Поднял на высокую ноту вдруг прорезавшийся голос Хлыст. — Окно плотно чем-то занавешено изнутри,— начал он взахлебе,— но там, втой занавеске, махонькая дырочка оказалась— я и приложился глазом... Петруня все так же вяло поглядывал на Хлыста, вероятно ожидая услышать какую-нибудь очередную ерунду, и я не мог понять столь быстрой запальчивости Иванчика. — А там Разуваев и Грунька Худаева в почесоне. Голые, напаренные... Вот это действительно оглоушил! Про Разуваева давно слушки ходили, а Груня, вроде, с Алешкой Красовым всожительстве состояла, и такое?! — Чеши язык-то! — не поверил Петруня, резко вскинув голову. 60