Сибирские огни, 2005, № 10

ЛЕВ ТРУТНЕВ МОЛОДО-ЗЕЛЕНО россказни о загрызенных зверями путниках, и быстро, быстро замелькали в горячем сознании эпизоды моей жизни в обратном откате— от сегодняшних до далеких— летних идальше, вдетство, младенчество... А волки, не дотрусив до дороги метров триста, остановились. Я заметил, какблеснули глазау переднего зверя влунном свете, когдаон, повер­ нув голову, поглядел вмою сторону. Ивсе, как по очереди, зыркнули адским отсве­ том. Залихорадило, затрясло меня дико, захватило дух. Будто с горки крутой полетел яна санках или вколодецюркнул— пропал да и только!Итак просто!.. Не больше полминуты обозревали меня звери, будто советовались. А яшел, как заводной, не чуя ни ног, ни тела. Вроде бы вылетела из меня душа и зависла над головой, наблюдая. Наступил тот фатальный момент, после которого это нереальное ощущение или уносится в небытие, оставив тело, или вновь встряхивает сердце и гонит в виски токи горячей крови. И, о чудо! Страх стал сползать с меня откатной волной. Тупая ли обреченность сняла его с души или наоборот— посланная свыше налетная отвага, не объяснить. Но вновь заныли скулы от хваткого холода, проясни­ лась округа, будто ярче метнула луна отраженный свет на землю, и ноги потверже замяли снег нарыхловатой дороге. Волки, словно уловив по каким-то признакам мое преображение, вдруг повер­ нули круто итакже гуськом, след в след, пошли вдоль дороги втомже отдалении и в том же порядке. А я двигался в одном ритме: не торопясь и не сбавляя хода. И надежда на спасение затеплилась, да светло, настойчиво. Еще разадва останавливал вожак волчью стаю и сверкал глазами в мою сторону, и все звери с ним. И тогда дыхание у меня падало, сердце сжималось, но сознание не билось в панической безысходности. Сопровождал меня этот страшный конвой до тех пор, пока не затемнел впереди густой лес и не скрыл зверей от моего взора. Еще некоторое время я держал свою душу на взводе: вот-вот выскочат хищники наперерез из-за какого-нибудь лесного отъема. Вот-вот! Но шло время, сокращался мой путь, приближалась деревня, а волков не было. Итолько когда блеснули вдали слабенькие огоньки на базах колхозно­ го двора, я понял, что спасся... Не вглядываясь ни в окна домов, ни в ограды, проскочил я большой улицей к своему дому. И еще на подходе к нему различил движущуюся тень на занавеске кухонного окна и угадал, что это тень матушки. И заложило грудь горячей волной сердечного трепета— сколько горести стыда и позора нес я ей за своими плечами! Моя боль, мои муки несравнимы с материнским страданием, теми слезами— явны­ ми и тайными, что неминуемо надорвут душу. А чем искупить эти слезы? Иесть ли мера искуплению? Есть ли слова, которыми можно утешить мать? И какова цена тому утешению?.. С этими мыслями, засупонившими душу, влетел я на крыльцо и через сенцы кдверям. И радость, и недоумение, илегкий испуг промелькнули в глазах матери, в едва уловимом выражении лица. — Сынок! — Она заохала, захлопотала, помогая мне раздеваться. — Да какже тыв ночь-то надумал?! Аль что случилось?.. В дверях горницы показался дед висподней рубахе и кальсонах. — А яуже дрыхнуть наладился... Милые, добрые, сладкие мои! Да в какой же кулак надо собрать волю, чтобы ошарашить их своей жестокой правдой?! Я потянул из-за пазухи лайчонка, посунул к самому лицу деда. — Во, гляди! — Из-занегочтолишел?— ухватиласьзаэто предположение матушка. Сердце ее уже вещало о беде, не обхитрить его, не переиграть— ни словами, нимимикой. Итут ярешил рубануть свою правду с маху, с лихостью, с бесшабашным безразличием. — Да нет. Из школы исключили! Матушка медленно опустилась на лавку. Глаза ее широко раскрылись. А дед вскинул голову от щенка, которого рассматривал, задергал концыусов. — Как же так, сыночек?! — Губы у матушки задрожали. — Лицо некрасиво исказилось.— За что? 54