Сибирские огни, 2005, № 10

ЛЕВ ТРУТНЕВ ДОш МОЛОДО-ЗЕЛЕНО — Рассказывай, — начал он дружелюбно, — какдошел до такой жизни? Ивдруг зазудело что-то у меня в груди, поднялось злым противлением напрас­ лине, встало на дыбы и выплеснулось наружу в едком ответе: — Какой это такой? И кто вы?— Глаза мои широко открылись, и я попытался поймать под очками взгляд спрашиваемого. — Следователь, молодой человек, следователь прокуратуры, ао чем я спраши­ ваю— ты прекрасно знаешь. — Документы есть? — пошел я напролом. Очкарик полез в карман, вынул какие-то «коро оторые я заглядывать не стал, зная, что это лишнее и что этот, с голым черепом мужичок, на самом деле следователь. В системе дознания ятогда не разбирался. Да и кто знал всюту силовую сеть, накинутую на людей, в ячею которой мог попасть любой человек, в любое время и по любому поводу, если власть усматривала теневой на нее накат... Теперь уже без волнения, с четкой истиной я пересказал повторенное уже не единожды. — Ну, а где этот по твоим словам маленький, не острый, перочинный ножичек, которымтыякобыхотел просто отмахнуться, попугать негодяев и задел ногу одного из них случайно? ВпутыватьПавлаЕвгеньевича, вмоютяжбу без согласования с нимне хотелось, ия схитрил: — Дома. — Пошлю— принесешь?— пытался обыграть меня этот высохший на допро­ сах человек, катанный жизнью. Но ядогадался по едва уловимой тональности, аможет, интуитивно открыл его ход, почувствовав, что юлить в этом случае опасно. — Принесу, — утвердился я. Следователь зыркнул из-под очков. — Ладно, пока оставим нож. Драку ты первым начал? — С чего бы? Их трое— я один. — Резонно. Но вжизни всякое бывает... Что-то тоненько, слабее комариного писка, подсказывало мне, что человек этот, вероятно не мало переживший, склонен мне верить, но ему не обойти ту цель, с которой его сюда направили. — В принципе тяжек сам факт махания ножом, не важно, какой он величины и при каких обстоятельствах применен. Сегодня ты складником помахал, азавтрафин­ ку за голенище. Корячится тебе исправительная колония для несовершеннолетних... Хлестанули эти слова по хребтине больнее пастушьего кнута, сдавили тяжестью плечи, аж ноги задрожали, и хотя я понимал, что припугивает следователь, а совла­ дать с тугой волной тревоги не мог. С ней, с занозой опасности в сердце, я сразу пошел кПавлу Евгеньевичу. — Ну, это мы еще посмотрим, -—выслушав меня, скептически заявил он. — Педсоветом после Петра Петровича, у которого раны открылись, верховодит Редь- кина ирешение его будет не втвою пользу. Но есть еще начальство повыше. Понадо­ бится— ив область обратимся. А пока учись— будем здесь разбираться. Думаю, до города дело не дойдет— мусор свой выказывать наверх вряд ли посмеют... Какое учение, если над головой повисла опасная вязка— того и гляди упадет на шеюи захлестнется. Руки не держали ни карандаша, ни книжки. Одно дело— колотил я грушу на косяке боксерскими перчатками, впечатывая в нее все свое возмущение и душевную черноту. Вера попыталась вытянуть из меня истину, но яустоял: зачем ей лишняя тяжесть на сердце— от своей бы не согнулась. Итак повлекло меня домой, вто светлое, где меня и поймут, и пожалеют, и защитят, так защемило в груди, захватило дух, что едва- едва удержался я от этого поступка, последствия которого могли былишь усугубить мое положение. Нет, от напраслины не спрячешься ни в кругу друзей, ни в родне, ни под лаской матери. Она везде достанет, собьет с ног и затопчет, если не подняться ей навстречу, не стать грудью в защитной стойке. Понимал я это, а может, свыше на­ правлялся мой разум в нужное русло. Так или иначе, но поборол я свое вихревое 48