Сибирские огни, 2005, № 10

ЛЕВ ТРУТНЕВ 4ЯШ МОЛОДО-ЗЕЛЕНО и о Генрихе Ивановиче — тоже из ссыльных поселенцев. В душе остались лишь светлые воспоминания ивосхищение их благородством, типичным для русских ин­ теллигентов: даже втяжелые для них годы не перестававших служить Родине. Врядли кто тогда из местных учителей мог быдать намте знания, какие давали они, пусть и в немалый обход истины в силу известных теперь причин, но все же приближенные кней втрадициях национального достоинства икультуры... Я весь уходил вниманием в неторопливый разговор Еланских за чаем, ловя каждое слово, каждую мелочь, которые нигде не мог услышать и узнать. Совсем иной, неведомый мир, иная жизнь открывалась мне в воображении. Она была там, где-то далеко, за долами, за горами, за мрачной завесой военных лет, и еще дальше, глубже... После нет-нет да и уговаривал меня Павел Евгеньевич на чай или чашку супа, который удивительно вкусно готовила Ольга Евгеньевна, и я чувствовал, как они, одинокие, привязываются ко мне, да и я полюбил их... •к -к -к Икакраз в это время то ли по сердечности кого-то из местных руководителей, то ливразмахевсей страны, нам, детямпогибших фронтовиков, стали выдавать вшколь­ ном буфете по одной сайке каждый день. Не велик привес кскудноватому пропита­ нию, но все же что-то: где еще его— белого хлебца попробуешь, если даже вмагази­ нах ичерного в непробивную очередь, и вчайной такого же по два ломтика на едока выдавали. Первые свои сайки я съедал по пути домой, пряча их в рукаве, до обидного быстро: вроде бы начинал нюхать нежную мякотьтонко пахнущего хлеба, а затем, в тягучей усладе, не то отсасывал, не то отслаивал губами его крохи, и так всю не близкую дорогу. Но даже при таком скопидомстве, этой удлиненной, горбатенькой булочки не хватало до самого дома. Зря я зыркал врукав тужурки— там еще какое- то время держался дразнящий запах, но и он истаивал. Всего раз я осилил себя, и самый кончик сайки, самую краюшечку прижал в варежке, засунув руку в карман. Дома яразрезал горбылек на две половинки, апокарезал, Светка стояла у края стола и горела на него глазками, не моргая, аТолик посасывал палец сбоку. Кусочки те они проглотили не жуя. Итак затянуло мне сердце вжалости— ведь и их отец погиб, что после этого я всякий раз зажимал краюшку сайки перед самыми своими расшепе- ренными губами и нес ребятишкам. Ходили мы в буфет за сайками вместе с Хеликом и прятали их врукава пиджа­ ков, чтобы не искушать остальных, хотя такие пайки и получало полкласса. Больше всех возмущался Агутченко: — Мой отец, хотя иживой остался, аможет лучше ваших воевал. Почему мне не дают паек?.. Особо тогда рот разевать было не принято, да и опасно, потому он и ограничи­ вался трепатней вслух только вклассе, при учениках. Дальше идти со своими претен­ зиями он боялся. За недовольство властью и спросить могли, и прежде всего с его уцелевшего в войну родителя. Но не думал я, не гадал, что из-за этих саектаккруто развернется мояжизнь и не в лучшую сторону. Мы поднимались с Хеликом на второй этаж и на площадке нам, точнее — ему, преградили дорогу трое парней из параллельного класса. — Дай сюда булку! — дернул его за рукав тот, что покрупнее. — Сегодня мы евреев не кормим! От резкого толчка сайка вынырнула из узкого рукавчика Хелика, и ее тут же подхватил этот нахрапистый здоровяк. Я заметил, как огромные глаза соклассника набухли слезами итакой безысход­ ной тоской, что жалость клещами стиснула мне горло. Почти бессознательно, как будто кто-то меня подтолкнул, цепко ухватил яза руку крепыша и глухо кинул, едва справившись с дыханием: — А ну, отдай сайку! Левая рука вымогателя с растопыренными пальцами тут же потянулась кмое­ му лицу, ияуспел уклониться от опасной пятерни, ивовремя— лишь какой-то один