Сибирские огни, 2005, № 10

ЛЕВ ТРУТНЕВ МОЛОДО-ЗЕЛЕНО Ипокая блаженствовал вполумраке комнаты, Нина выпорхнула откуда-то уже переодетая, голоногая, в затянутомузким пояскомнатонкой талии халатике. Неволь­ но, без всяких сознательных оценок, какбы само собой, яотметил плавность изгиба ее полноватых ног, но это не вызвало ни каких-то новых мыслей, ни чувств: разгля­ деть— разглядел, какформу, какмодель что ли. Не помнилось, чтобы когда-то я вот так просто разглядывал живой рисунок оголенных ног молодой женщины. Скорее всего, это было впервые. Наши девчонки бегали летом без чулок, но то дети, с еще прямыми ногами-палками. Взрослые же вдеревне даже летом носили разные чулки: в крестьянстве с голыми ногами не шибко поработаешь. Впрорезе полураспахнутого воротникахалататемнелтаинственныйжелобок. Он был знаком: приходилось хулиганить, запускалимысвои клешнидевчонкамза пазуху и нередкотискали мячики поднимавшихся грудей, ишалели от непонятного восторга и тонкого девчоночьего визга, хотя и зачастую успевали схлопотать оплеуху. — Керогаз зажгла, — Нина нырнула ко мне на диван, — сейчас чай будет. Я посторонился, чуть отодвинувшись, уловив вместе с запахами духов, тонкий аромат ее тела и волос. — Не укушу, — она рассмеялась, белея красивыми зубами, — не бойся. — Я и не боюсь, — глуховато прозвучал мой голос, а тело начало заплывать мелкой дрожью. — Да ты совсем дикий, — кошачьи глаза Нины показались мне необычайно огромными, будто втягивающими в себя эту мою телесную дрожь, мою волю, мой дух. И вэтот момент что-то где-то зашкварчело, закипело. — Ой, чай побежал! — Нина вскочила, вильнув округлым задом, и исчезла в проеме темных кухонных дверей. Идти бы домой — вязались слабые мысли, но что-то неподвластное ни созна­ нию, ни телу как будто притягивало меня к этому дивану, к этому теплу уютной комнатенки, ко всему, что приятно обласкивало душу. — Иди сюда, Леня, — услышал я голос Нины и поднялся, и пошел на зов, в кухню. Чай горячий, сладкий вовсе расслабил, потянул в разнеженную вялость. Пили мы его почти молча, поглядывая друг на друга поблескивающими в полумраке гла­ зами. Лишь Нина нет-нет да и что-нибудь спрашивала, аяодносложно отвечал, пред­ ставляя, кактам, на улице теперь ветрено и холодно, дико ипустынно, и какмне идти в промороженную стынь после столь благостного расслабления. —Может, останешься?— словно угадала мои мысли Нина. — Места надиване хватит. Какая надобность назад по темну и холоду тащиться. Завтра все равно воскре­ сенье. Мать у меня до вечера дежурит— сутки... Слова ее легкими камешками падали вдушу, разгоняя вней волныбеспокойных чувств, поднимающих путаницу мыслей и желаний. Остро представился мне мой зябкий угол на полу полупустой комнаты, жестковатый матрас, тонкое одеяло, вялая подушка, нудное дребезжание одного из стекол рамы... Но что подумает хозяйка? Стыда не оберешься... — Верка поймет, не думай, — опять будто уловила мои мысли Нина, — да и скажу я ей пару ласковых. Надо же себя жалеть... Под ее увещевание все больше и больше таяла боязнь стыдливой неблаговид­ ности предстоящего поступка, дальше и дальше отлетала тревога его возможных последствий, уступаядуху телесного довольства: никогдаеще не было мне так благо­ стно итак приютно. Никаких упоительных мыслей, предположений, бредового ох­ меления, связанных с тем, что я останусь один на один с молодой женщиной не было, не бередились сокровенные тайны плоти, не бродила она в ключах недоспело­ го вина, лишь изредка что-то высверкивалось в сознании, не возгораясь и не остав­ ляя следов. В той же разнеженной теплом темноте яразделся до исподнего белья: кальсон и нижней рубашки и скользнул на диван под какое-то одеяло, принесенное Ниной из спальни. Сердечко еще выстукивало тревожную ритмику, возбуждаемую необыч­ ностью свершившегося, но уже угасали реальные образы, расплывались в иных, налетных из небытия видениях, утекали привычные ощущения— тело будто раство­ 36