Сибирские огни, 2005, № 10

ЛЕВ ТРУТНЕВ МОЛОДО-ЗЕЛЕНО про учителя немецкого языка, повела меня незримая веревочка кдалекому дому: то ли по желаниюуслышать скрипку, которуюя видел и слышал давным-давно, еще во втором или третьем классе, когда наш учитель и директор школы Иван Иванович Сусальников каждый день пиликал на ней гимн перед началом уроков, амы, стоя за партами, нескладно тянули про нерушимый союз; то ли захотелось убедиться впра­ воте слов тренера, хотя ему я верил больше, чем себе; то ли какие-то иные побужде­ ния потянули меня на ту, незнакомую еще улицу. Синички попискивали на пряслах убранных огородов, на коричневых кучках картофельной ботвы; бойкие стайки воробьев обмолачивали головки конопляных метелок, жавшихся кзаплотам; тяжелые воронычинно восседали на старых тополях по обочинам улицы. Уплывали последние дни той благодатной осенней милости, когдажизнь как бызамирает внеге солнечных ласк, сладком оцепенении упоитель­ ного тепла, выстраданной чистоте воздуха, легкой мягкости звуков, когда илисточек не дрогнет, и паутинка зависнет в недвижимости, не поднимаясь в прозрачность высоты и не падая на притихшую, уставшую от хлопот, землю. Ивот, вэту настояв­ шуюся дрему, в этот немой, в едва внятных пустозвонах простор, вдруг стала нате­ кать тонкая дрожь благозвучного перелива какой-то мелодии. Сначала шепотком, едва внятно, а когда я вынырнул из проулка, весь напружинившиеь, ускользая от обнимавшей меня усталости, остро, прошивая душу иступленной жалобой. Заме­ рев на полминуты, успокаивая отзвуки высокой трели, почти ощутимо щекотнув- шие что-то в груди, я стал медленно двигаться навстречу этому наплыву страдающе­ го, вроде бы исходящего из глубины чьей-то души, напева. Домик под тополем, обнявшим его крышу широким размахом корявых сучьев, с палисадником, затененным кустарниками, блестел на солнце тремя окнами. Чет­ вертое — темнело провалом меж распахнутых створок узорчатой рамы. Оттуда, из темноты этого окна, лились чудные переливы. Ничего подобного, даже в природе, я никогда не слышал. То, что нам наигрывалИванИванович, было жалким подобием этой нежной, гладящей душу и лелеющей слух мелодии. Тогда, там, у чужого пали­ садника, на тихой извилистой улочке, упиваясь звуками чарующей музыки, явпер­ вые понял, что такое скрипка, ощутил всютрогательную силу ее «голоса». Стоя за кустами, густо заметавшими палисадник, я четко видел крупную голову ГенрихаИвановича, тихо, даже осторожно, покачивающуюся втактдвижению смыч­ ка, его крупные пальцы, будто ощупывающие струны скрипки. Не знаю, видел ли он меня, но глаза у музыканта были полузакрыты, и мне показалось, что в уголку того, что был мне виднее, копилась горошина чистой слезы. Заскребло сердце от этого открытия, и, согнувшись, побежал я легкой рысцой прочь, будто подхлестываемый все той же мелодией с перепадом высоких и низких, тягучих и отрывистых звуков, снова глухими переулками, пока не потерял слухомтот рыдающий напев. 4 Почему-то обо всем этом я рассказал Хелику: то ли полагая, что он может понять меня лучше, нежели кто-то другой, то ли доверяя ему больше, чем кому- либо из класса, то ли более сложные чувства подначили меня на ту задушевность, но в глазах соседа по парте, почему-то всегда грустных, засветился неподдельный интерес. — Не помнишь мелодию? — он наклонился к самому моему уху. — Мама у меня бывшая пианистка, и я немного в музыке разбираюсь. — Да ну, разве ее повторишь! Песню бы я еще запомнил, а там — столько звуков. ГлазаХелика с таким выкатом, что сбоку заметно было, какв них преломляется свет, чудно высвечивая глубину зрачков, потемнели. — Я сразу был против того топота, хотя нас немцы изводили под корень. Кого он имел в виду я не понял, полагая, что речь идет о родне и спросил: — А ты с кем живешь? — С мамой. Она вдетском садике музыкальным работником устроилась... 28