Сибирские огни, 2005, № 10

ЛЕВ ТРУТНЕВ МОЛОДО-ЗЕЛЕНО мых звуков и ощущений, и такпотянуло меня кматери, что я не выдержал и сосколь­ знул с кровати. — Не дал понежиться этот горластый,— обласкала она меня улыбчивымвзгля­ дом. — Поспал бы еще, рано. — Да не хочу. — Я, каквдетстве, воссел налавку, почти напротив печи, вжерле которой бились огненные пряди. — А где дедушка? — Скотину погнал втабун... Мне хотелось прижаться к матушке, как бывало в младенчестве, почувство­ вать ласковое прикосновение ее рук, теплоту родного дыхания. Но что-то иное появилось в душе встречь этому чувству: простая сентиментальность ли, нелов­ кость или более сложное состояние, поднимающееся по мере взросления челове­ ка, за той гранью, которую уловить или определить невозможно, и которую чаще всего упускаем мынезаметно и невозвратно, без права оглядки и повторения. Ибо время уходит водой врешете, зоревым росплеском— проглядел момент, и нет ни того, ни другого... Возможно, что-то подобное испытывала и матушка. Она приглядывалась ко мне как-то по-иному, повнимательнее что ли. — Вырастаешь тыу меня, сынок. Отец— отцом. — И она отвернулась, и сила любви кматери сломала все преграды. Я обнял родные плечи ипосунулся кмалень­ кому уху. — Ну что ты, мамуля? Это же хорошо. — Опятьуходишь нанеделю,— голос ее дрожал,— аядумки думай: кактытам, у чужих людей, вчужом селе?.. — Да все нормально. — А у самого сердце сдавило. Так жалко мне стало и матушку, и себя, и деда... И еще дальше потянуло меня в этом страдании: кродным людям, друзьям, деревне... * * * — Картохи я тебе с почтой передам, — наряжая меня вдорогу, пояснял дед, — мешка три, и за постой отдашь своей хозяйке столько же. С ее огородишком малы­ шей не прокормить. Рада будет. Я с Дусей переговорю— подвезет кдому. Утоктвоих мать приготовила, в погребе лежат. Молока возьми. — Утку я одну возьму, вторую вам. Вы тоже без мяса... Тут и Паша помогал мне прилаживать половчее сумку за спиной, тоже свое наказывал: — Если там что будет серьезное, сразу вертайся, и только скажи. Мыс ватагой живо кого угодно утихомирим... Этот разговорный рокоток мягко перекатывался в душе, разгонял горечь рас­ ставания, гасил легкую грусть, тени тревожных переживаний. С этим настроем, с осветленным сердцем, благодарной памятьюзаторопился ядлинной улицей ктеням Агапкинойрощи, оглянувшись раза два надеда с Пашей, стоявших у палисадника, на родной дом, на знакомые дворы соседей... Еще стояли слева и справа понурые избы, а мысли мои уже унеслись туда, в Иконниково, в школу, в приютивший меня дом. И тут, в проулке, у плетня я вдруг заметил девичью фигурку и сразу распознал ее: Катюха! Она стояла и смотрела на меня, и пройти мимо, не сказав ни слова, я не мог. — Здорово, Катюха! Тычего на ветру коченеешь? Из дома выгнали? Онашагнула навстречу. — Посмотреть на тебя вышла. Целый час жду... От этого ее признания защемило в груди, подкатилось что-то к горлу. — Чего на меня смотреть? Какой был— такой есть. — А я соскучилась. — И вот она— рядом. Огромные глаза, в которых вопреки словам, светились искорки, густые распущенные волосы, обвивающие длиннуюшею, полураскрытые вишневой сочности губы... Теплом нанесло от нее, но это было иное тепло, отличное оттого угара, что полыхнул во мне на вечерках, мягкое, ласко­ вое, как от прикосновения чего-то милого, родного. Так и захотелось погладить Ка- тюху по голове, обнять по-братски.