Сибирские огни, 2005, № 10

— Красивый будет и молодец, учится... Глаза, почему-то они заслонили мне все: синие, серые, карие...— и все глубо­ кие, лучистые. А лицо матушки и вовсе неузнаваемо радостное, будто слетел с него пепельный налет усталости, тревог ине проходящего горя. — Как тытам, сынок?— едва уловил я ее вопрос среди оживленного говора, и по моим губам, по выражению глаз она поняла успокаивающий ответ. И все это: внимание женщин, их похвала, ласковые взгляды, поглаживание по спине— подняли меня в проникновенном восторге чуть ли не до самозабвения. * * * Такая это благодать — родной дом! Все в нем мило: и до мелочей знакомое убранство кухни и горницы, и пляска света и теней по стенам и углам, и запахи... Как всегда, по субботам вынянчивался банный день. С радостной живинкой принялсяя носить воду, поглядывая за околицу на приозерные плесины, над которы­ ми мельтешили россыпи утиных стай, намериваясь сбегать на охоту пока будет по­ спевать баня... В старых, изношенных до безобразности сапогах обегал я закутки береговых мелководий, стараясь не особо лезть в грязь— ночами уже выхолождалась земля и даже озерная няша сталажгуче-холодной. Это имешало мне скрадывать сторожких осенних уток. Они срывались втрепетномиспуге вне выстрела. Имною все больше и больше овладевала упрямая настойчивость. Я почему-то представлял ни деда с матерью, а семейку Кочергиных: испитую Веру, тонкошеего Толика, кудлатую и кривоногуюСветку— сидящих за столоми смачно гложущих утиные косточки. Ая, вроде откуда-то сверху, с вожделенной радостью созерцаю это действо... В конце концов, неудачи так меня распалили, что заметив стайку кряковых в загогулине од­ ной заводи, я смахнул с ног бахилы и, морщась, полез тиной, хоронясь за камышо­ вый заслон. Азарт согревал, удерживал отвозврата, и выстрел принес мне двух круп­ ных селезней. Назад я прыгал, какподстреленный козел. Даже бег не согрел ноги до ощутимойтеплоты. Сумерки надвинулись из лесных далей, когдаявбежал в избу... Скоро пришелПаша. Втроем мыи юркнули в накаленное сухотой, прокопчен­ ное нутро бани, сбросив в предбаннике, на соломе, чеботы и кинув на гвозди, вби­ тые вместо вешалки, одежонку. Жар хватанул за уши, обдал горечью и крутым жжением, и мы посунулись к подслеповатому оконцу, на лавочку. Дед нахлобучил старую шапку, натянул голицы и попросил меня поколдовать над каменкой— поплескать на нее кипятку ему в угоду. — Выдюжишь? — влезая на полок, поддел он мое самолюбие. — А то пар полыхнет такой, что уши свернутся, кактот березовый листок от жара. Ошпариться можно... Обычно дед парился вместе с Прокопкой Семенишиным. Тот, хотя и одноногий, но веником махать— первый надеревне. Пробовали его с полка высадитьмужички- здоровячки да сами вышибали дверь вудушливом одурении, выкатываясь с потерей чувств в предбанник. Один дед терпел ту обжигающую жару и то лишь в качестве подсобника, мотаясь возле полка с веником и поддавая пару по просьбе Прокопки. Тот, в специально сшитой ушанке навате, итакихже рукавицах, чутьли не кувыркал­ ся на полке вмельтешащей пляске веника и только орал: — Ой, сгорю! Ой, матушкародная... — А потом почти валился на пол и ползком выбирался в предбанник, на сено. Но приболел что-то сапожник, итеперьмне падалароль ублажатьдеда. Первый же ковш взорвался такой тугой волной пара, что стекла в оконце дрогнули, а Паша скукожился. Меня будто мешком с соломой по голове ухнули и кипятком облили. Вмиг яочутился на корточках. Дед даже не пошевелился вполумраке полка, и мель­ кнула мысль: не ошпарил ли я его? — Еще полковшичка, — подал он голос. — На самую макушку... Иеще такаяже волнаколыхнуласухие, каклетнее сено, волосы. Пашашарахнул­ сякдвери и исчез за ней. Я сунулся под полок, упав животом на скамейку перед ним. ЛЕВ ТРУТНЕВ МОЛОДО-ЗЕЛЕНО