Сибирские огни, 2005, № 10

ЛЕВ ТРУТНЕВ « а МОЛОДО-ЗЕЛЕНО — Пошли, нам по пути, — кивнул он мне, — я за вторым проулкомживу. Подобрав свою сумку, я, все еще сжимая одной рукой ноздри, потянулся за парнем. — Сынок начальникапотребсоюза, — кивнулон назад. — Бросил школу, слоня­ ется по селу, хулиганит, идружков подобрал себе таких же. — А ты вправду боксер? — проявил я интерес к своему заступнику. — Самоучка. Перчатки и груша от отца остались. Он физкультуру преподавал. Кое-что нашел в школьном сарае и тренируюсь. Гири тягаю. Приходи в свободное время— будем вместе мышцы качать... Про бокс я мало что слышал и столькоже видел. Изредка, разатри в год, приво­ зили кнамв деревнюкино. Вот водном из них и показывали боксера. Помню, тогда мы, ребятишки, кучами колготились на полу школьного коридора, служившего ки­ нозалом. —-Про боксу будет кино! — с горячимшепотом передавали друг другу хватаю­ щую за душу новость, и замирали втрепетном ожидании стрекота кинопроектора, ручку которого механик крутил сам. — Вообще-то яВиктор Грохотов, а Боксер— это прозвище, — парень говорил с доброй усмешкой. — Оно хотя и самостоятельно ятренировался, аруку набивает. Было дело— кое-когоутихомирил, посадил на землю. Вот и прилепили кличку... Новый знакомый расспросил и меня о многом. Оказалось, что наши отцы вое­ вали на одном фронте и погибли в один год. — Зимой мне восемнадцать накатит, — говорил о себе Виктор. — В военное училище буду поступать... Расстались мыс ним тепло, при взаимных симпатиях. 4 В субботу, едва прозвенел колокольчик, извещающий конец последнего урока, я, опережая всех, скатился по лестнице и выбежал на улицу. Душа зажглась такой острой тоской по дому, так запросилась вдорогу, что проскочил яте несколько улиц от школыдо дома почти незаметно, весь утопая всветлом воображении, имыслями, и сердцем живя уже там—-за лесами-полями, в родной избе, с родными людьми. И как-то не думалось глубоко, не воспринималось, не западало вдушу все, что протя­ гивалось мимо, стороной, за обочиной дороги: тихие угрюмоватые леса, потеряв­ шие сочность и яркость травы, подернутое бледностью небо... Откочевали кюгу певчие птички, унялись порхающие бабочки, отблестели кры­ льями стрекозы— светлая печаль натекла вчуткуюраспахнутостьлесостепных про­ сторов. Где-то поддеревнейдогналаменятрепетная песня, прилетевшая откуда-то сбоку, из-залесного отъема, густозвучная от сплетения звонкихросплесков голосов, медлен­ но наплывающая в робкое таинство предвечерних лесов, гасящая в них шорохи и легкий шелест листьев. По ним, по этим голосам, мыузнавали вдетстве своих мате­ рей, возвращавшихся с полевых работ, и частенько выбегали к околице встречать бричку, на которой они ехали тесной гурьбой и которую тащили шаткие, захлестан­ ные вработе быки. Песни тогда, ввоенноелихолетье, все больше тянулисьнадрывные, бередящие душу, ине редколицанекоторыхженщинвлажнели от слез— влюбой день на каждую из них могло накатиться горе, а кое-кто уже и носил его за плечами. Но светлели глаза матерей, мелькали улыбки, едва мыокружали скрипучую телегу... Тенью проплыли в памяти цепкие воспоминания, и я попытался в созвучии высокого напева уловить голос матери, зная, что она там, среди этих женщин, отло­ мавших спину в запале горячей страды, и поймал его— тонкий, сильный, вплетен­ ный в самый зенит песенного порыва, и остановился. Из-залеса показалась повозка. Та же пара быков под ярмом— давних или других, но знакомо пестрых, с худыми хребтами. Возгласы, говор, протянутые руки... Меня почти оторвали от земли и втащили в телегу. — Вытянулся... 20