Сибирские огни, 2005, № 10

С егодня ласточки и пчелы ослобонили свет в окне, а все возвратные глаголы не возвращаются ко мне. Тождество «тварей божиих» и «чистой речи» узаконено здесь их сопоставлением. В строках о тени, которая, «как слезы глубо­ ка, \ легка — и не рифмуется с предметом» уточняется смысл таких сопоставлений: они должны быть созвучны и природе и литера­ туре. И вот в другом стихотворении земля рифмуется с книгой («и что-то с неба в зем­ лю тычет, \ как в книгу, полную беды»), А в следующем и вовсе раскрыт механизм взаи- моперехода видимого в словесное: ...О сен ью измученная местность, с большаком в коровьем сургуче, переходит в чистую словесность, как дыханье — в иней на плече. Оказывается, нельзя увидеть просто так, незаинтересованно, без слова. Если в душе что-то шевельнулось, очувствовалось— сло­ во придет и установит истину, соблюдет меру земного и человеческого. Тем более что природа уже достаточно изучена и запротоколирована классикой по­ этической ботаники и географии. Ю. Каза­ рин это дает знать в специальном пятичаст­ ном стихотворении «О русской поэзии», где раскрывает карты и своего поэтического природоведения. Сначала— каталоги: дождь — «косой, как Маяковский», кусты — про­ сто «достоевские», слезы и звезда— тютчев­ ские («и с темнотою слезы Тютчева— \ звез­ дой — по-русски говорят»). Потом — гран­ диозные метафоры: как будто с неба в форточки заглядывает к нам лицом к костру на корточки присевший Мандельштам. Поэт ведь за окном, и ему здесь, наеди­ не с классиками, по-настоящему уютно, и пишется, как дышится, сразу набело. Даже опечаткам тут найдется место: «Пушкин, Пушкин, опечатка: \ вместо точки — в горле ком». Путем таких же «уютных» и знакомых ассоциаций («пальцы пахнут табаком», «с вечным ветром в голове») автор, наконец, и главному нашему гению находит место в гео­ графии земли: «То ли море голубое, \ то ли пламень голубой». Так что же такое — стихи Ю. Казарина? Поэтические красивости, в которых есть не­ малая доля истины? Попытки перевода с язы­ ка природы на язык литературы? Русская латынь с ее чеканной, ясной сложностью, написанная на обратной (домашней) сторо­ не окна или под стук колес поезда, медленно пересекающего евразийскую равнину? Нет, всего этого не было бы, не обладай поэт ду­ шой, то есть очень чутким, легко раздражае­ мым, отзывчивым на любое соприкоснове­ ние органом. Иногда кажется, что у нее так много впечатлений, мыслей, слов, что они, будто выстраиваются в очередь, ожидая со­ гласия поэта на осуществление. Но класси­ ческая краткость, своеобразное «латинство» (подчеркнутое обложкой, на которой значит­ ся «ех versibus») или воскрешаемый акме­ изм сдерживают это количество, которое — разнуздай его — перельется в какой-нибудь хлебниковский футуризм. Ну как не поверить в сложность души поэта, когда он пишет: «Мне нужен только свет \ вбашке, когдадо света \ есть пара сига­ рет». Или «Сердце слабеет. Свет \ держит его, по ходу \ дела, вращая. Нет, — \ все опуская в воду». Но все-таки горше всего — муки сло­ ва, нечаянно, при всей тонкости вчуствова- ния, убиваемой «прямой речи»: Стихи переходят в прозу, и глухонемой рассказ, — добавить в него морозу — становится частью глаз, зрачком, роговицей, взором, синицей, поленом в печь, лопатой, картошкой, сором, прекрасным, пустым, которым убита прямая речь. Завершая книгу, это стихотворение и сожалеет о недовоплощенности слова в по­ эзию, и дает импульс новым стихам, новой книге, которая, возможно и сменит направ­ ление не вопреки часовой стрелке, а соглас­ но с ней. Может быть, здесь поэт обретет необходимую гармонию слова и мира. Во имя света и воздуха, который так нужен по­ эту и его поэзии. Владимир ЯРАНЦЕВ 215