Сибирские огни, 2005, № 10

ЛЕВ ТРУТНЕВ МОЛОДО-ЗЕЛЕНО — Учиться ятут буду в школе— квартиру ищу. — Э, милок, наши-то хоромы вряд ли полюбятся. Да и ртов вон сколько, тесно, — бабка сутулилась, обернувшись ко мне вполоборота, а ребятишки — их было четверо, все также молчали, глядя на меня не то с любопытством, не то с испугом. В темноте избушки трудно было уловить выражение их глаз. Выше всех белела головой девчонка немного младше меня. Она стеснительно клонилась к столу, пряча едва прикрытую какой-то маечкой грудь. А дальше, как от ступеньки на ступеньку — ниже и ниже торчали головенки трех пацанов. — А чего так живете-то?— заиграли у меня в голосе чужие нотки: внищенской этой избушке я вдруг почувствовал какое-то свое превосходство над сидевшими у стола детьми и старухой. И старуха поняла мой скрытый намек и махнула рукой, не то выпроваживая меня, не то серчая. — Не с чего разживаться: шесть ртов, а работник один — сноха, и заработок у нее— слезы. Мне стало неловко перед этой старой искрученной жизньюженщиной, вероят­ но вдуше стыдящейся и этой бедности, и этой убогости... — Сынокгде-то внемчуре лежит,— началаона объяснять,— амытут горе мыка­ ем. Халупу эту он лепил, каквремянку, да так и задумку на большее не выполнил... Я переминался с ноги наногу, не зная, уходить илинет воттак, каквошел, молча, или найти какие-то слова для этих обделенных жизненной ласкойлюдей. Но слова эти не находились, ускользали, не складывались в сознании. — Тут, милок, таких хибарок, какнаша через двор-два. Тывыбирай дом повид­ нее, попросторнее, — старуха покачала непокрытой, обрызганной сединою, голо­ венкой. — Хотя там впостояльцах не нуждаются. У них достаток, отсиделись в вой­ ну... — Бабка еще что-то говорила, но я уже открывал двери, тяжелея сердцем и слабея духом. Зачем только я зашел вэту избушку? Унылым ислепым показался мне так удачно начавшийся день. Стоскливой безнадежностью переходил яот одною дома кдругому. Ивсе одно: кое-какие хозяева заламывали такую цену, что сердце сжималось от страха перед такими деньгами, а другие оглядывали меня с пристальным недоверием идаже брез­ гливостью, и получилось так, что я, сделав часа за два петлю, вновь оказался у дома с двумя ребятишками. Хозяйка— Вера Кочергина с усталым испитым лицом, работавшая кочегаром на маслозаводе, расспросив меня, согласилась за небольшую плату дать угол. — Хоть за моими сорванцами присматривать будешь, — решила она, — а то ухожу на работу и сердце болит, что да как. Умишко еще куриный, то одно выкинут, то другое. Того и гляди покалечатся или пожар устроят. Как свекровь схоронила больше года назад, так имучаюсь. Толику бы вшколу надо, а эту одну не оставишь. Да и денег никак не сэкономлю, чтобы одеть-обуть его как положено. Ужна тот год скопом их отдавать буду. — Вера зашумела на глазеющих ребятишек, добавила: — И не зови меня тетей. Вера и все... Определялась мне полупустая комнатенка, в которой кроме старого, обшар­ панного комода, тоже пустого, ничего не было. Лишь на тронутом гнилью деревян­ ном подоконнике красовалась алым разноцветьем раскидистая герань в старом заплесневелом чугунке с дырками, проеденными ржавчиной. День дляменя, почтидесять летникудане выглядывающегодальше деревенских окрестностей, прокатился по душе жестким валиком, запетляв ее столь сложной про- шивью новизны, что осмыслить все увиденное, услышанное и перечувствованное не хватало сил. То, что было бережно хранимое, отложенное впамяти долгим отмы­ ванием жизненного опыта, перетряхивалось заново, уводило виные понятия, иную вескость, и, выйдя за околицу райцентра, темным нагромождением дворовых пост­ роек оставшемуся позади широкого поля с хилыми травами, яоблегченно вздохнул, очутившись вновь среди осветляющих сердце березняков и сенокосных полян, рисо­ вано выделяющихся на фоне широкого окоема в бирюзовом наплыве, по которому лепились легкие облачка в тончайших световых переливах. Это был мой мир, мир дивных познаний, жизненного побуждения и потаенной святости. 16