Сибирские огни, 2005, № 10

ЛЕВ ТРУТНЕВ МОЛОДО-ЗЕЛЕНО невольно улыбнулся, прощая ей все, хотя никак и ничем этого не выдал, и отбросив обтрепанный вершинник, пошел из затемневшего леса. Катюхатутже догнала меня, молча пристроилась рядом, чуть сзади. Широкое поле бледнело мягкой бархатистостью сиреневых оттенков, вбирая отсветыпрозрачного, будто залитого жидкимхрусталем с брызгами золотинок, неба. Над деревней, по окоему, зыбилась негасимая проседь утонувшей за далями зари. Шорохи, неясно укающие, фыркающие, чавкающие и взвизгивающие звуки, дале­ кий перекликпотревоженных кем-то приозерных птиц и несмолкаемый посвист лу­ говых погонышей и все это робкая, чуть-чуть жутковатая своей таинственностью, живая вечность... Катюха все молчала, шебурша башмаками по густой траве, и даже дыхания ее не слышалось. Ятоже таился вдушевной нестойкости, стараясь не думать о нашем недавнем озорстве, приглядываясьи прислушиваясь кнаступающей ночи. Да и озор­ ство ли то было коли оно так глубинно встряхнуло меня всего, аукнулось щемящей нежностью вдуше и замерло, таясь непонятным ожиданием?.. Ши-ши — шушукались под ногами травы. Фьють-фьють — посвистывали с лугов. Исозвучно моим мыслям что-то подрагивало во мне тоненько, сладко и тре­ вожно... В этом трепетном молчаливом томлении мы быстро проскочили околицу и очутилисьу первыхдворов, выступивших нечеткойчернотой из серостилетней ночи. Катюха остановилась. Я это уловил краем зрения итоже остановился, погляды­ вая на блестки света из окон крайней избушки и не решаясь заглянуть девчонке в лицо, а она вдруг погладила меня по голове горячей ладонью, пахнущей ягодами, и снова звонким голосом протянула, какпропела: — Хо-ро-ший ты, Леня! Я ипочувствовать ничего не успел, не то чтобы осознать, какКатюхаюркнулав темноту дворовых плетней и пропала. Послушав немного улицу, я рванулся к дому. Необычная легкость несла мое тело воздушной пушинкой, авдуше настаивалась упоительная зоревая радость. Гл а в а 2. НА ВОЛОКУ 1 Где-то за неделю до конца августа дед сшил мне новые сапоги из самодельной телячьей кожи. Кроил их и выводил на колодках нашдеревенский одноногий сапож­ никПрокоп Семенишин, ауж востальной работе дед постарался сам. Не ахти какой красыполучилась обувка, но удобная и главное— крепкая, без заплаток и скрытых прорех. И рубашку из сохранившейся отцовской сорочки сгоношила мне матушка на старой, еще бабкиной, «зингеровской» машинке, зачастую ходившей по рукам и обшивавшей полдеревни. Штаны подошли дедовы, бывшие выходные. Мешковато они сидели намоих ягодицах, свисая гармошкойксапогам и собираясь складкамина поясе, но других не было и не предвиделось — кое-какие деньги, перепадавшие в хозяйстве, уходили на уплату налога, и про новые покупки даже мечтать было сове­ стно, не то чтобыклянчитьих. Пиджачишко— еще сохранилсядавний, купленныйна вырост за деньги, пришедшие за погибшего отца, хотя и тесноватый, но сносный. У других и этого не было, и потому яодин, благодаря деду, судьбе, аможет быть ибогу, замахнулся на среднюю школу. Года два-три назад приходила на меня бумага из военкомата — разнарядка в Московское суворовское училище. Да матушка так распричиталась, так заколоти­ лась в боязни потерять меня, отца вспомнила, что жалость острой иглой прошила еще не крепкое мое сердечко, и уперся я вотказе. Ни дед, ни военный, приехавший специально за мной в деревню, не смогли уговорить меня осилить мою любовь к матери... В новом наряде яи собрался вИконниково— нашрайцентр. Свидетельство за семь классов круглилось одними пятерками, в придачу кнему отливала позолотой 12