Сибирские огни, 2005, № 10

Проведу с тишиной заседанье, замахнусь на нее кочергой за скитанья мои... — до свиданья, до свидания вжизни другой, где лишь ты да твой шепот горячий, и куда ни пойду за тобой — серебристая ласточка плачет над сестрицей своей голубой... * * * Гробовщик, стоящий кое-как, кажет отпевалыцику кулак— батюшкина нежная рука остужает злость гробовщка; свежая, как новости, вдова шепчет уходящему слова— чудится, дыхание её переплавит смерть на житиё; столяр с непутевой головой, сговорившись с крышкой гробовой, вытирая варежкою лоб, прыгает как раненый на гроб: домовой кладбищенских могил— не хотел, а все же допустил красный куб к промокшим паучкам, теплый сруб к продрогшим корешкам... Спящих справа— левыми стеснил, спящих справа— к нижним приспустил... Тесно за столом и на столе, тесно под землей и на земле... * * * Не бойся замолчать — и море в час отлива смолкает, и заметь, нейдут из немоты Давидовы холмы, друидовы оливы... Так Авель промолчал, и я смолчу, и ты. И сердце в миг звезды, и небо в час заката немотствуют... — увы, как губы ни сомкнуть, они сомкнутся так, что брат пойдет на брата, и жизнью станет смерть, и кровьюляжет путь... И зыбка палестин, и колыбель Европы молчание хранят, замкнув свои уста на Каинову тьму, на нитку Пенелопы и вервия Христа.