Сибирские огни, 2005, № 10

Особо толковать нечего: мне сейчас не до праздников— полы настилаем в новой базе, не был там и ничего не видел. Суслик рассказывал, что больше этой самодеятельности из Изгоевки было, а те втроем на новенькой легковушке, «Побе­ де», приезжали из Иконникова. После концерта— танцы, тот гитаристсразу кКатю- хе, а возле нее увивался Рыжий— он на второй день, кактыушел, заявился. Совал я ему кулак под нос— морду кривит, а все свое. Решил не трогать до твоего возврата, поглядеть, что из этого вывернется. Да иКатюху проверить. Егоза— егозой... Молчал я, глотая горечь, и зря говорят, что чувства не материальны — они превратили так радостно начавшийся день, мою крылатую осветленность в осен­ нюю пустоту, тоскливуюдрожь, неотвратное сокрушение... — Ну, они ипригласили Рыжего иКатюху покататься. Суслик, вроде, отговари­ вал ее, да разве та послушается... Уехали куда-то заАгапкину рощу, подпили. Рыжий сковырнулся под кусты, а Катюху использовали. Затемно привезли к дому, чтобы никто не видел, и выпихнули из машины, а Рыжий оклемался только ночью... Сжималось сердце, сжимались кулаки, горячие тугие порывы мести ли неизве­ стно кому, ухода ли куда глаза глядят от петли позора, захлестнувшей меня внекой причастности, взрывали душу, тянули внеизвестность. Но куда пойдешь, кому что скажешь?! Паша понял мое состояние, взял под локоть. — Ты это, не горячись. Узнай лучше у тетки Дарьи все. Она на другой день в сельсовет ходила, к Хрипатому, а Шура подслушала, и пошли разговоры, не пой­ мешь от кого: Хрипатый ли поделился с кем, Шура ли, хотя божится, что никому не сказала ни слова, но разве можно им, вертихвостым сорокам, верить. Рыжий ли привралчто... — Сам у Кати спрошу! — прошевелил я ошершавленным языком, холодея от одной мысли об этом разговоре: каквглаза-то глядеть? Какрешиться натакой стыд? Где сил взять?.. — Не спросишь, — охладил меня Паша. — В те же дни тетка Дарья увезла ее куда-то ксестре вдругой район, далеко... Снова затуманилось яркое утро, поволокло дымку перед глазами, ослабли коле­ ни, а на сердце полегчало: не будет скорой встречи, не ослепит взглядажгучий стыд, не перехватит голос от тяжкого разговора. — Тыпоразузнай, если горишь желанием, про то получше,— советовал Паша. — У деда спроси— он вдоверенных у тетки Дарьи. А я пойду— поесть надо и на работу. Вечером приходи на улицу — будем разбираться. Сейчас Суслик марку держит за гармониста. В армию его берут. —Хлопнул друг меня поладони и пошел, покачивая широкими плечами. Как в полусне вернулся я в ограду, под навес, схватил самодельную штангу и стал поднимать вжиме: раз, другой, третий— мысли жестоко корежили душу, рисуя непристойную картинуКатюхиного позора, и не погасить их, не отогнать, не увести на что-то другое. Слабли руки от этих пыток, кинул я самоделку на землю и за бок­ серские перчатки. Онитамже, всараюшке, наштыре висели. Надел их и зашнуровал с каким-то злорадством, кинулся к мощному стояку ворот и замолотил его: сбоку, снизу, прямыми... Какие-то лица замелькали перед мысленным взором, чужие, Ры­ жего, Хрипатого... * * * Но как подступиться кдеду с таким щекотливым вопросом? Ну, дружили, ну, цвели водном цвете, горели водном огне, блуждали вколдовском мороке, ну и что? Не была она мне названной невестой — дитя еще, какое я имею право лезть в тот омут, вту хмарь? Ипо раскладу рассудка получалось, что никакое. Но душа взрыва­ лась молниевой вспышкой едва прорисовывалось лицо Катюхи, памятью оживля­ лось прикосновение ее горячего тела. Волей-неволей кидал я надеда вопрошающие взглядыисподтишка, ион уловил их, долго теребил усы, вздыхал, потомрешился: — Ты, малыйЛеньк, шибко-то не убивайся. По совести судить— позор, акопни поглубже— огрех по доверчивости, неразуменье, первая ошибка вжизни, а кто их не делает? Тут быне коритьчеловека надо, а поддержать... ЛЕВ ТРУТНЕВ МОЛОДО-ЗЕЛЕНО