Сибирские огни, 2005, № 10

начала таять, едва я представил себя идущего по улице на глазах у всех в грязном и мятом костюме, наверняка уже оговоренного в разных кривотолках из-за непонят­ ного отсутствия целую неделю, и необъяснимый стыд тронул сердце, и, повинуясь ему, ярешил обогнуть задворки и зайти домой с огорода. Трудяга дед копошился вограде, у плетня, увидел меня, распрямился, опустил руки с прутьями ивняка, коими вязал покривившиеся колья. Имудрый же он был— мой роднойдед: ни вопроса, ниукора, нитяжелого взгляда, лишьлегкаятень налице, да отяжеленные годами вислые плечи. Итакаяжалость кнему тиснула мне грудь, что глаза защипало и какое-то мгновенье яне мог вымолвить ни слова. Разве ж так мож­ но— будто говорили его глаза, и в то же время радость засветилась в них. И будто сами собой зазвучали мои слова объяснений... Матушки не было. В колхозе, втой прорве работ, всегда находилось занятие, а тут время прополки картошки подошло. Свою-то обихаживай, как можешь, найди время, а колхозную не посмей запускать. Дед вовсе завеселел, взбодрился, узнав, что все обошлось, адело лишь вхлопо­ тах по учебе да в погоде. Даже ему я не стал говорить про кутузку и все прочее, связанное с ней. Зачем рвать ему сердце? Хватит на нас и моих мучений. — Коляня Разуваев объявился,— открывал новости дед, выметывая на стол еду, от которой у меня стала слегка кружиться голова и чуток затошнило. — В клешах, матроске. Вроде, на ремонте его корабль, на котором надо практику проходить. Вот он дней на десять и вырвался. Гоголем ходит. Девки гужом... Мелькнуло лицо Катюхи, почему-то печальное и исчезло. Тонкая тревога тюк­ нулась под сердце. Хотел я спросить про зазнобушку, да постеснялся, слушал имо­ лотил картофельную запеканку с лепешкой, запивая молоком, и как-то мимолетно воспринимал слова деда. Усталость, копившаясядва последних дня, всеже придуши­ ла меня. — В прошлое воскресенье концертбыл на улице, у сельсовета, вчесть заверше­ ния посевной. Какие-то самодеятельные артистыприезжали из Иконникова налегко­ вушке... Дальше яничего не слышал, едва дойдя до кровати... 4 Проспал я с полудня до рассвета без пробудки. Только вечером, когда прогнали стадо, пастух прошиб мой сон хлобыстанием кнута, да тихий говор матушки идеда тронул слух уже поздним часом. И после я ощутил чье-то теплое прикосновение к волосам, апотом горячую каплюна руке, и вполусне понял, что это матушка накло­ ниласьнадо мной. Итакзашлось сердце от разливной нежности кней, так перехвати­ ло дух, что невыносимо потянуло под родное крылышко и я едва удержался от этого порыва, не пересилив чувство ли неосознанного стыда, взрослости ли, ипритворил­ ся глубоко спящим. Матушка, матушка! Сколькотревог за меня вместило твое сердце, сколько бес­ сонных ночей прошло от давнего моего рождения до сего дня?! Икакое емкое серд­ це нужно иметь, чтобы все это принять и выносить?! Никогда, ни за что я не предам тебя, не забуду. Ни за какиеденьги, ни при каких обстоятельствах!.. В тяжких тех мыслях и утонул явновом накате сна... ★ * ★ Едва засветились окна, как я проснулся— бодрым, радостным, спокойным, и сразу всенцы, на крыльцо. Прохладной свежестью окатило горячее еще тело, едва распахнул я глазана зоревый оклад вполнеба. Ивдруг кто-то пушистый сиганул мне на грудь из полутьмы двора, чуть не свалив с ног, горячо лизнул в лицо. Урман! Бродяга пес! Где-то бегал и прозевал возвращение хозяина, а теперь изводился в преданности. Раньше не обращал внимания на его рост, а тут заметил, какон окреп — взрослый пес, хотя ему всего лишь месяцев восемь минуло: голова отяжелела, хвост опушился, лихо загнувшись вбублик... Отделался яот ласк Урмана и вогород, ккадушке с водой, итуда, как в омут... ЛЕВ ТРУТНЕВ и МОЛОДО-ЗЕЛЕНО