Сибирские огни, 2005, № 10

Огоньки заблестели вокнах затянутых серостьюдомов, когда распахнулась пе­ редо мной широкая улицачужой деревни. Два первых дома, хилых, с расхристанны­ ми оградами, я пропустил, а втретий— постучался. Былтотчас, когдапритихалаиживность, определенная взагонках, илюди завер­ шали дневные хлопоты: самое время ужина. И кактолько я подумал об этом, сразу засосало под грудью — зло ворохнулось чувство голода, знакомое с давних пор, постылое всвоей неуемности. Калитку открыла дородная баба, белесая, с белесыми бровями и ресницами, окинуламеняприщуреннымвзглядоми, нисловане сказав, захлопнуладверку. Слыш­ но было, какбрякнул железный засов. Ипошел явдоль палисадников, уже не в силах удерживать расползавшиеся по грязи ноги. Лишь в четвертом или пятомдоме меня пустили, но всенцы. — Куда ятебя, парень, вдом пущу?— без сочувствия вголосе махнул толстой рукой большеголовый и коренастыймужик. — Тывесь вгрязи. Вот, ночуй вприхож- ке, если устроит, или вбанюиди... Сладко пахло парным молоком, вареной картошкой и свежими грибами, и я опустился на пол, рядом со скамейкой, заставленной ведрами. — Не вздумай баловать,— услышалось внапутствие. Упалащеколдана запоре, хлопнула дверь визбу. Впрочем, когда она распахнулась, яуспел увидеть стол, осве­ щенный яркой керосиновой лампой, а на нем исходящую паром картошку, какую-то зелень, и снова заныло под ложечкой. Усталось скосила меня на нет. Лежа на полу в сыроватой одежде, сырых, разбитых сапогах, ястал засыпать, внеловкости, холодной сырости, тупой жадности голода... Потекли, потекли надо мной тучи, и снова ежился яот водяных струй, от зябкой свежести дождя, от хлипкой грязи всапогах... * * * Проснулся я как-то сразу, и сразу понял, где нахожусь, четко и ясно. Тишина, темень. Ноги едваразогнул, какссохлись, с трудом пошевелил задубевшими пальца­ ми— сухо. Штанины шоркнулись друг о дружку, как жестянки от засохшей в них глины. Опять пахнуло грибами и молоком, и какштырем ткнули под грудь: острое чувство голода смяло все мысли, волю, ворохнувшуюся было совесть— я поднялся истал потихоньку, пытаясь хотьчто-то разглядетьвтемноте, вслабой серости летней ночи, просачивающейся через едва заметные неплотности дверей, ощупывать ска­ мейку, на которой — по приходу видел — стояли рядком крынки, тазы, ведра... — медленно, осторожно, чтобы не звякнуть, не разбудить хозяев. Пальцы, как у врача, перекатывались с одного узнаваемого предмета на другой: ведро— пустое, за ним — что-то плоское, накрытое тряпкой. Из-под тряпки потянуло грибной сладостью. Пальцынаткнулись на ломтики мякоти, понятно: резаные на просушку свежие гри­ бы. Значит, пока я отсутствовал, пошли грибы в лесах — белые, судя по запаху и твердости долек. Дальше— крынка. Шатнул ее чуток— пустая. Еще дальше— еще крынка, обвязанная марлей. С дрожью в руках стянул твердоватую от засохшего молока повязку с горловины крынки: вот она — живая вода! Поднял посудину к трясущимся вненасытности губам, ибез продыха стал пить густое, устоявшееся за ночь молоко, чувствуя, какмягкими толчками вливается вменя сладкая влага. Пол­ крынки укатилось вжелудок. Забулькало там, мягко, приятно. Осторожно поставил полегчавшую крынку, затянул марлей иснова шоркнул пальцами вдоль скамейки— корзина— плетенка! В ней что-то округло холодное. Куриные яйца! Взял два— по одному вкаждый боковой карман, и кдверям, долго, притаивая дыхание ощупывал задвижку, осмысливая ее устройство. Тихонько толкнул— подалась с легким, едва уловимым, звяканьем, ивот она— ночь! Звезды вросплеск по всему верху, а по-над деревней светлая бахрома зарева. Тихо спустился с крыльца, отыскивая отвердевши­ ми за ночь сапогами каждую ступеньку— и за калитку. Вперед, на дорогу, домой! Из-за полкрынки молока, и двух яиц вряд ли будет погоня. Но все же к всеобщей побудке надо какможно дальше уйти отдеревни. Почти бегом впереулок, кбольша­ ку. И странно, даже собаки нигде не тявкнули, пока я, задыхаясь в охвате свежего воздуха, тянул обесформившиеся сапоги за околицу. Там яи сглотнул те, прихвачен­ ные, два яйца, и вроде силыприбавилось, легче стало... ЛЕВ ТРУТНЕВ МОД МОЛОДО-ЗЕЛЕНО