Сибирские огни, 2005, № 2

АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ ШКОЛА ЛЮБВИ новку вытащил я из очередного запоя, причиной коего было хроническое одиноче­ ство. Зол я на него был страшно: зарекался ведь не квасить — снова сорвался. Но не ругал бы я его так, кабы знал, что через три года умрет Вовка, не успев до конца составить рукопись второй своей книжки стихов, пропитанных горечью одиноче­ ства и жаждой любви, умрет от обычной пневмонии: врачиха, вызванная матерью, даже смотреть его не стала, узнав, что у больного нет страхового полиса... Так что мой дар провиденья скорее всего мним... Вторым моим помощником стал сельский учитель Паша Катков, о себе напи­ савший: «Я не городской, не деревенский, потому что пригородный я ...» (На заня­ тия студии он действительно ездил регулярно из неблизкого пригорода). Но если уж по правде, так мы с Вовкой Антухом помощниками были у мастеровитого, спортивно сложенного Паши: он на моей стройке сразу взял на себя функции прораба, мы — лишь на подхвате. Работали до седьмого пота, до надсадной боли внизу живота и мельтешения в глазах темных пятен. Потом падали на подстилки из свежескошенных трав (сено меж венцами сруба укладывали), вдыхали дурманные запахи слегка подвяленных на сол­ нышке кипрея и белоголовника — уж этого добра вокруг участка заросли в рост человеческий! — читали на память свои и чужие стихи, вспоминали казусы из «сту­ дийной полосы». А Елена звала нас, наконец, к костру, где в чугунном котелке млел азиатский плов — одно из коронных ее блюд! — где разложены на капустных листах чисто вымытые овощи, где не сразу, но находилась все же запрятанная моей женой бутылка водки, и даже Вовке Антуху за ударную работу прощались грехи... — Лепота! — восклицал Паша Катков, очищая свою недавно отрощенную «ч ховскую» бородку от рисинок, пропитанных жиром и морковной рыжиной. Он ка­ зался счастливым и беззаботным, да не знал я тогда, что надсадной работой и обще­ нием с друзьями гонит он горькие мысли об изменившей ему недавно красавице- жене, о том, что им, наверно, придется расстаться... Мысли мои тоже просветлялись, прядали подальше от Налима, от Тихонького, от всех нападок и разборок... А дома пытался я гнать черные мысли стуком печатной машинки, уносился из опостылевшей современности в Ур Халдейский, в Ханаан, в древний Рим... Ликовал и горевал вместе с предбытниками моими — Лотом и Овидием... Но при всем том неоднократно порывался ведь испепелить рукопись, ощущая себя бездарем, много раз обещал себе отречься от затеи продолжать этот сумбурный роман, но, как нар­ коман в жажде забытья и кайфа тянется к «травке», так и я, вернувшись из Межени- новки, разгонял вновь прихлынувшую черноту стуком печатной машинки. Ну а черноту эту стал тогда энергично прибавлять проявивший вдруг характер Тихонький. На собрании, предшествовавшем отчетно-выборному, он потребовал проверки всей финансовой деятельности писательской организации, изъявил готов­ ность поработать в ревизионной комиссии, обвинил меня в самодурстве и, явно вербуя себе союзников, заявил, будто я обо всех томских писателях отзываюсь так: «Да они только мух в чернильницах могут давить!..» Эго даже удивительно, что открыто поддержал его и стал ему явным союзником лишь тот нефтяник-деревенщик, озабоченный слухами, будто перепадает мне валю­ та от самого губернатора. Другие особо не откликнулись, а кто-то крикнул даже: «Живуча, однако, налимщина!» Понимал я, что ревизия нужна Тихону для подтвер­ ждения слухов о моих валютных и иных делишках, потому и предложил ему возгла­ вить ее, хотя еще как задело, когда он говорил обо мне на том собрании: «Мы, Писа­ тели, должны остановить зарвавшегося кооператора!» Конечно, к прямому конфликту со мной Тихона толкала его жена, чья нена­ висть ко мне стала не уступать былой любви. (Но теперь-то я знаю: наука и школа есть только у любви - у ненависти нет ни науки, ни школы...) И вот мой бывший друг, как Илья Муромец, стряхнул дрему, сверкнул очами, сжал кулаки, неизмеримо вы­ рос в глазах супруги и — на подвиги пошел! Разительному преображению его я радоваться, конечно не мог, но и не злился — боль испытывал почти физическую, хотя должен бы принимать это как возмездие. Скверный я все-таки человек... 96