Сибирские огни, 2005, № 2

АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ ДОШ) ШКОЛА ЛЮБВИ Тогда учились мы, кажется, на последнем уже курсе. Осень выдалась такая дож­ дливая, что уборка картофеля растянулась до октября, вот и запросило село перед похолоданием подмогу, и, как обычно, брошены были на помощь студенты. Так и оказались мы с Еленой в деревне с непоэтичным и неэстетичным даже названием Мазаловка, которое вполне соответствовало непролазной грязи ее улочек. Работали на полях до сумерек, а на ночь председатель совхоза распределил нас по избам: парни, разумеется, отдельно от девушек. И для женатиков никаких исклю­ чений. Когда зажигались уже в прорехах туч первые звезды, проводил я Елену до косо­ бокой халупы вдовой старухи, куда определили ее с двумя одногруппницами. Дев­ чонки по дороге зазывали меня посидеть-посумерничать, но хозяйка, похожая на старую ведьму, встретила нас ворчанием: «Грязишши-то понатащите сколь!..» — и так недобро зыркнула на меня, что набиваться в гости нечего было и думать. Я задержал Елену в тесных сенцах — в ту пору провести без нее ночь было как- то уж очень непривычно — жарко обнял впотьмах. — Костенька, иди, я очень устала, — шепнула она, мягко высвобождаясь, — иди, родной. Я вышел во двор — хорошо, что у вдовы нет собаки! — прислонился к забору и стал глядеть на не занавешенные старухины окна. Лампочка у нее была слабенькой, да еще, видать, мухами обсижена, потому неказистое жилище было заполнено мут­ ной вялой желтизной. Сквозь дождевые потеки на стеклах увидал я Елену — она снимала через голову вязаный свитер, потому и не видно было сперва ее лица. Потом я увидел его — усталое, невеселое, с азиатчинкой явной, родное... Елена глядела в окно, в темноту, прямо на меня, но не видела, будто сквозь меня глядела. И тоскливо-жутко стало мне от долгого ее взгляда: будто она где-то там, в ином мире, уже недоступная мне, красивая, бесповоротно утраченная... Стало мне муторно, и побрел я по пустой деревенской улице, превратившейся в длинное узкое болото, какое местные жители, слыхал я, голеёй зовут. Почти до колен проваливался в грязь, с трудом выдирал из нее сапоги, слыша недовольное чавканье. Потом остановился посреди улицы. Тишина, даже собакам в такую непогодь бре­ хать лень. Но погода-то, похоже, настраивается: вон луна, как черепаха золотая, вы­ ползла из-за туч. Может, завтра разведрится?.. Или это к морозу?.. Не успеем кар­ тошку собрать. Зато скорей уедем отсюда, так тоскливо здесь... Вот ни души ведь рядом, стою, провалившись в позолоченную лунным светом грязь. А Елена там, в другом мире. Вспомнится же такое, незначительное... Клещ действительно оказался энцефалитным. Но обошлось: вовремя введен­ ный гамма-глобулин помог. Человеческий. Свалился с меня вскоре и еще один камень: на очередном собрании писатели почти единогласно указали Налиму на дверь — исключили из организации. Да, я понимал: свершилось это не только из-за меня, насолить успел он многим. Так и записано в протоколе: «.. .за многолетнюю клеветническую деятельность...» А все- таки был я растроган такой солидарностью, сказал Елене: «Вот видишь, зря ты их всех одним чохом!..» — Так они, может, надеются, что ты на второй срок согласишься остаться? — понимающе усмехнулась она. — Гляди, не надумай! — Хватило мне по горло! — ответил я, но мысль запала: «А ведь и впрямь уламывать начнут... Устоять бы ...» Исключенный Налим не залег на дно — очередное письмо в газете опублико­ вал: вот, мол, налицо расправа за критику, стоило мне вскрыть темные делишки... И годы сталинские помянул: как уже бывало, мол, бездари писательского цеха гнобить начинают даровитого. Уж ему-то, думаю, то время памятно, весь он из него... Вот тогда-то я и не выдержал — ответил на выпад в той же газете, привел выпис­ ку из протокола, назвал Налима не только клеветником, но еще и матерым доносчиком, ссылаясь на папку его «сигналов», что хранится в писательской организации. 94