Сибирские огни, 2005, № 2

Люди живут грабежом, в хозяине гость не уверен, В зяте — тесть; редка приязнь и меж братьями стала, Муж жену погубить готов, она же — супруга. Страшные мачехи, те аконит подбавляют смертельный, Раньше времени сын о годах читает отцовских... Справа же, вслед за вздохом, голос раздался, слышимый только мне, тихий, как бы расплющенный: — Содом и Гоморра!.. И тогда сказал я мысленно предбытникам своим: «Ладно, оставьте меня. В своем времени мне самому разбираться придется — так оно и должно быть... Все же загнул я, сказав, что у нас уже по-вашему. Не приве- \ ди Господи дожить до того же — себе не прощу... А в чем-то мое время, может, уже страшней вашего... Но разобраться в нем вы мне не поможете, потому — ступай­ те... Может, я вас позову скоро, но сейчас один хочу побыть. Оставьте меня!» И они оставили... Открыл глаза, в книгу уставился: чем тут мистер Оруэлл подивит? Захваченный в дорогу том начинался со статьи «Почему я пишу». Занятно, подумал я, сам вот не знаю, почему пишу, так хоть про другого умного человека знать буду... Не заметил, как зачитался: «Все писатели тщеславны, эгоистичны и ленивы, и на самом дне их мотивов всегда лежит тайна. Создание книги — это ужасная, душу изматывающая борьба, похожая на долгий припадок болезненного недуга». Верно, подумал я, в самую точ­ ку: меня этот «припадок» вновь изматывает уже около года, а вот будет ли толк с романа— одному Богу известно. Или дьяволу. А вот, кстати, и у Оруэлла: «Никто не взялся бы за такое дело, если бы его не побуждал какой-то демон, демон, которого нельзя ни понять, ни оказать ему сопротивление. И насколько можно судить, демон этот — тот же инстинкт, который заставляет младенца кричать, привлекая к себе внимание взрослых...» Сильно сказано. Опять — в «яблочко». А вот финал эссе вызвал у меня неприятие: «Я не могу сказать с уверенностью, какой из моих мотивов к творчеству является сильнейшим, но я знаю, какому из них мне надо следовать. И, оглядываясь на сделанное, я вижу: там, где в моих произведе­ ниях отсутствовала политическая цель, там всегда рождались безжизненные книги, а я, их автор, предавался писанию тех самых жизненных пассажей, фраз без смысла, красивых эпитетов и заполнял страницы просто банальностями». А меня уже просто тошнит от политики, подумал я, закрывая книгу. Был грех — вляпывался я в нее: наглядевшись на двуличие и ограниченность большинства обко­ мовских «коммуняк», с которыми пришлось пообщаться довольно тесно, навлекал не раз на себя партийный гнев, и из партии-то вышел еще до того, как это явление стало массовым, писательская организация наша в свое время прогремела тем, что первой в стране провела «департизацию». Каких только попреков и обвинений тогда я не наслушался: допустили сосунка к руководству, вот и пожинаем!.. от такой поли­ тической незрелости до предательства один шаг!.. творчеством к себе внимание при­ влечь не смог, так скандалом!.. Только успевал утираться, но больше партсобраний в нашей писательской организации не было. А когда в августе девяносто первого коммунистические лидеры попытались взять реванш, на второй день так называемого путча выступал я даже на многоты­ сячном митинге под окнами обкома, призывал дать отпор «красно-коричневым», стихи даже читал и, слыша рев одобрения, чувствовал себя если не героем, то смель­ чаком, казалось мне, что и творчеством своим вношу посильную лепту в судьбу Родины... Можно и не описывать, как ликовали мы, когда «путч» провалился. Это был самый пик моего участия в политической жизни. А позже, после нескольких дней полной и малахольной эйфории, с болью узнал я, что нет уже великой страны, кото­ рой привык гордиться, и родина моя малая, где зачат был, родился и вырос, где влюблялся впервые и писал первые строчки, стала вдруг «ближним зарубежьем». Разве могло это по сердцу не полоснуть?.. 79 АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ ШКОЛА ЛЮБВИ