Сибирские огни, 2005, № 2

глянула сквозь меня, будто и я водянисто-бесцветен, выпростала из-под тряпки, кото­ рой укрывалась, страшно худую, не желтую даже, а грязно-глинистую руку с давно нестриженными ногтями и поскребла с сухим треском в голове, потом икнула не­ громко и вновь прикрыла глаза полупрозрачными веками. Подхватив лопату и рюкзак, я подался дальше по проходу вагона, ловя себя на мысли, что почти не обрадовался «оживанию» старухи, ухожу от нее подальше с чувством брезгливости: как бы вшей не набраться!.. Минувшим летом пригородная электричка уже награждала вшами многих. По городу поползли слухи, что близится эпидемия тифа, есть уже случаи... И все стали костерить бомжей, ночующих в пригородных электричках: от них, дескать, вши, от кого же еще! Диву даюсь, кстати, как прижилось на земле русской это уродливо-ублюдочное слово, не слово даже, а милицейская аббревиатура: «бомж» — по первым буквам. Куда уж оруэлловскому новоязу до этого отечественного продукта словотворче­ ства! Уродливое время и слова-то рождает уродливые... Думая так, почти до конца вагона дошел, да остановился, еще одну явно бездом­ ную увидав: на последней лавке поднялась и села кудлатая, будто неделю не чесанная деваха в расплющенной шапке из траченного молью каракуля. Лежала она, видать, подложив под щеку чем-то наполненную авоську, из-за чего ромбики сеточного пле­ тения четко отпечатались на ее румяной со сна щеке. Шалава терла кулаками глаза (под одним из них успел разглядеть я довольно свежий синяк) и широко зевала. Чуть было не дойдя до нее, я повернул назад и сел на скамью ближе к середине вагона. Не великоросское сострадание вовсе, а досаду и брезгливость ощутил я: ездят тут всякие! Некому, что ли, на конечной станции по вагонам пройтись да выгнать таких вот, чтоб не ночевали, а то ведь гадят даже!.. Потом вспомнил, что вот такие же бомжи и бомжихи, чуть похолодает, забираются в пригородные дачи, харчуются остатками хозяйского провианта, дрова изводят, у печурок греясь, и хорошо еще, если только уносят что-либо из дачных вещей, но не бьют стекол, пожаров не устра­ ивают. .. И хотя в избушке моей непрошеные гости остановиться не могли бы, по­ скольку печи нет и даже пол еще не постелен, почуял я, как изнутри во мне поднима­ ется злоба при мысли, что вряд ли избежать лиходейных визитов, когда постройку до ума доведу... Электричка, наконец, тронулась, проплыл за вагонным окном деревянный, кра­ шенный в ярко-зеленый цвет вокзальчик Томск-2, и мне живо вспомнилось, как от­ сюда же, только в другую сторону, много лет назад увозил поезд на сельхозработы шумную вчерашнюю абитуру, здесь я и должен был впервые увидеть Елену, но как- то не приметил ее тогда. То августовское утро было пасмурным, но в душе у меня, помнится, плескалась радость— успел ведь домой съездить, не только с мамой, но и с Ромашкой повидаться, а теперь вот, можно сказать, уже студент! — и мир вокруг казался очень основательным, надежным, и не наблюдал я, кажется, хмурых либо недобрых лиц... Своевременность нашего «заземления» осознали мы, когда весь Томск, как и другие города России, накануне зимы исписываться стал тайно по ночам зловещи­ ми пророчествами, криво, но крупно выводимыми на заборах, автобусных останов­ ках, на стенах домов, гаражей, на первом снегу даже. Поначалу душу леденило, когда читал: «Матери, спасайте детей! Идет голод!» Или: «Сион готовит голод! Долой ев­ рейское иго!» А чаще — кратко и крупняком: «Голод!!!» И хоть понималось, что кому-то нагнетание этой истерии очень даже на руку, все равно тревога нарастала, да и стремительно пустеющие прилавки магазинов поводов для оптимизма не остав­ ляли — ведь даже по карточкам не всегда купишь самое необходимое... Но ко всему, видно, человек привыкает: не только у меня, конечно, леденела душа от рукописных угроз и пророчеств, а потом и я, и другие проходить стали мимо надписей таких, даже головы не повернув, с равнодушием обреченности или пофи- гизма. Ну, так это, может, еще страшней... «Мы живем, под собою не чуя страны...» Уж кому, как не мне, остро ощущать это, ведь даже родина моя малая стала вдруг «ближним зарубежьем». На кощунственной мысли себя ловил: «Хорошо, что не дожила до этих времен моя мама, отчаянная идеалистка...» 75 АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ ШКОЛА ЛЮБВИ