Сибирские огни, 2005, № 2

увидал — не назову, нет, со мной умрет эта тайна.. . Уж лучше бы мне быть в тот день слепым, как меонийский старец Гомер... Темень-то, тьма какая!.. Закрыты у меня глаза или нет?.. Ничего не вижу, только туман клубится темный... От него во рту горечь и дышать тяжело... И трясет меня, колотит... будто кто душу из меня вытрясти хочет... A-а, это ты, Пеант... Зачем ты трясешь меня за плечи? Я что, кричал?.. Погоди! Называл я кого-нибудь?.. Ах, только Августа да Юлий?.. Это не страшно... Ты меня больше не тряси, слышишь? А то и впрямь из меня до срока душа вылетит... А ты знаешь, толстяк, что такое душа?.. Вот и я тоже толком не знаю... Но знаю, что она есть: не узреть ее, не потрогать, не унюхать... А она есть!.. Давным-давно жил такой старец самосский — Пифагор. Не слыхал?.. Ну, это не диво! В нынешние времена ум не в цене... А старец-то был мудрейшим из мудрых. Он говорил, что душа человека вовсе не умирает: в другое тело переселяется и даль­ ше живет... Метаморфозы такие, понимаешь?.. Я в книге своей про это писал — в той, которую сжег. Темен для тебя смысл стихов, проще разъясню: умру я скоро, вылетит из меня душа, полетает на воле год, век или больше, да и вселится потом в какого-нибудь младенца, начнет заново жить. И тот новый обладатель моей души не будет меня помнить даже, как сам я не помцю, кем был раньше... Видишь, как хоро­ шо мир устроен. Разумно... Не погибает ничто — поверьте! — в великой вселенной. Разнообразится все, обновляет свой вид; народиться — Значит начать быть иным, чем в жизни былой; умереть же — Быть, чем был, перестать; ибо все переносится в мире Вечно туда и сюда; но сумма всего постоянна... Вот только если б я умирал в Риме, душа моя наверняка бы осталась римской, а тут в кого ей переселяться? В грека, который на варварском наречии говорит, языка предков не помня? В гета, в сармата, в скифа?.. И будет летать она, душа моя, долго­ долго метаться будет, искать... Одиноко ей будет и горько... Да ты никак плачешь, толстяк? Неужто сумел я тебя пронять? Вытри слезы, Пеант, душа моя все равно останется, будет жить, глядишь, в кого-нибудь и вселится, пообвыкнется в другом теле, а уж потом, знаю, покоя ему не даст! А еще в стихах будет жить она, душа моя. Не все ведь пеплом стало, что-нибудь, да останется... Не сумели стихи мои научить любви— я и сам-то лишь к концу жизни любить научился. Так, может, тот — другой — сумеет?.. Опять ты скулишь, Пеант, как пес, которому в двери хвост прищемили. Тихо!.. Я буду с Августом говорить... Как это нет его? А кто вон из угла смотрит? Туман его, правда, скрыть норовит, но я вижу... Ну что, принцепс, решил посмотреть, как изгнанник твой умирает? Или про­ стить меня пришел?.. Поздно, Цезарь, не надо мне теперь твоего прощения... Дышать тяжко, говорить еще тяжелей, но я все равно тебе скажу: ужасно не­ справедлив ты ко мне, блистательный Август. Ведь если вникнуть, не гневом ты был тогда больше движим, а страхом... Да, да — страхом, не побоюсь это сказать. Ужа­ сом даже. Ведь одряхлел ты сам, ослабла власть твоя, вот и боялся, как бы соперники не очернили твой обожествляемый народом лик, помянув о былом распутстве тво­ ем ... Вот и поспешил меня разрушителем нравов назвать, наказал жестоко, лишь бы самому уцелеть. Да, я грешен. Но больше тем, что врал в стихах, вознося тебя до небес. Смешон ты, «спаситель отечества», не хочу я с тобой больше говорить. Отойди, не заслоняй мнеКоринну... «Пусть только весть принесут, что жена прибыла, — и я встану...» — мои это слова, мои, а вот встать не могу... Видишь, Коринна, какой я бессильный, старый, скифской бородою зарос... А ты все та ж е... «Выпади жребий тебе воспетою быть Меонийцем, и Пенелопу тогда славой затмила бы ты ...» А я так мало посвятил тебе строк, так мало успел высказать о своей любви!.. Поздно... Нечем дышать... Не уходи, Коринна, не исчезай в этом проклятом тума­ АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ № ШКОЛА ЛЮБВИ