Сибирские огни, 2005, № 2

АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ ШКОЛА ЛЮБВИ Только эти две кары, павшие на тебя и на меня, никак равнять нельзя: твоя-то шишка скоро пройдет, следа не останется, а я повержен в прах, будто Фаэтон, сра­ женный молнией Юпитера. В «Метаморфозах» я описал эту историю, вовсе не ду­ мая тогда о горьком пророчестве, но ты, старина, никогда не прочтешь этой книги, никто не прочтет— пеплом стала она... И вся моя жизнь — пеплом... И все-таки — за что?.. Скажи, Пеант, разве можно так жестоко наказывать за старые стихи? Разве Аристид был изгнан из отчизны за бесстыдные «Милетские рассказы»? Разве Гимефион поплатился как-нибудь за прелюбодейную свою «Си- бариду»? Не был изгнан даже Евбий, сочинитель грязной истории, в которой учил женщин вытравливать плод!.. А я учил всего лишь любить и разлюбливать, верней, дерзнул учить, мало что понимая в этом, потому и не смог научить никого ни тому, ни другому... И придет ли когда за мной тот, кто сможет?.. Столько лет я в разлуке с женой! Лишь во сне вижу солнце Италии, мерзну, мне нечем дышать, я умираю в этой чужой дикой стране. За что столь жестокая кара, Пеант?.. Молчишь? Не знаешь... Вот и я тоже не знаю, догадываюсь только, но никогда тебе про это не скажу, никто не узнает... А все-таки дай-ка мне еще глоток теплого вина. Может, оно сморит меня, и просплю до утра. А утром опять выглянет солнце, и мне станет хоть немного легче... Только не уходи от меня ночью, будь рядом... Стыдно признаться: страшно одно­ му... А если бредить во сне начну, не слушай, не вдумывайся: я и здоровый такое мог наплести, а уж в бреду... Эге, опять мрачный туман из углов ко мне пополз... Да не дым это вовсе, гово­ рю же тебе, ни при чем тут очаг... Забери вино — тошно... Слушай, Пеант, а ты вот познал самого себя?.. Чего глаза пучишь, будто при запоре тужишься? Не понял?.. Ну, себя самого познал или нет? Сам — себя?.. Чего зубы теперь скалишь? Я ж не про то вовсе, срамник!.. Вот видел я в молодости надпись на храме Дельфийском: «Познай самого себя». С тех пор из головы не выхо­ дит: познал ли себя, познаю ли когда?.. А ты, пройдоха, говоришь, что давно уже себя познал. Врешь ты, Пеант, нагло врешь! Про таких, как ты, занятная загадка есть: «Все критяне лжецы», — сказал критянин — правду он сказал или ложь?» Вот сиди, хоть всю ночь пыхти, отгадывай. А я с закрытыми глазами полежу, веки ужасно тяжелыми стали... Вот уплываю куда-то, улетаю... Снова Рим вижу... Гневное лицо старого Августа... Ах, как он зол на меня, будто уличил Назона в прелюбодеянии на женской половине своего дома! Не меньше, видать, гневен был, когда изгонял дочь свою Юлию старшую и внучку Юлию младшую. А ведь та и другая очень высоко ценили мои стихи, называли лучшим из римских поэтов. Долго хранило Назона их покровительство... А потом Август выгнал их из Рима, как выпи- нывает строгий хозяин не в меру расшалившихся или нагадивших кошек. Следом и меня — вот так же... Будто и впрямь лишь от моих стихов разгорелся в обеих Юлиях любовный жар... Да если это и так — что же? Запрещать стихи?.. Да тогда надо запретить вино, которое горячит нашу кровь, надо и солнечный свет запретить, ведь от него зарожда­ ется в винограде буйная сила. Заодно надо запретить сны — уж чего в них порой не привидится! Запретить надо полные страстей истории наших богов. Нет, великий Август, не только за стихи ты меня покарал, хоть и не обмолвился об этом. Тебя разгневало, что поэт не донес на Юлию младшую? В этом усмотрел ты мою неверность?.. Да, конечно, поэты бывают болтливы, особенно после двух-трех выпитых кубков, но доносить... Вокруг тебя, Цезарь, немало тех, для кого доносительство стало ремеслом, за­ чем же ты от поэта требуешь того же?.. Нет, спаситель отечества, уж ты прости, Публий Овидий Назон доносить не станет. Да я проклинаю свои цепкие глаза, увидавшие тогда... в покоях Юлии млад­ шей ... Но я откушу свой язык, если начнет он произносить, что я тогда увидел!И кого 70

RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2