Сибирские огни, 2005, № 2

АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ ШКОЛА ЛЮБВИ чужие, которые хранятся в богатых пергаментных чехлах, крашенных соком вакци- нии, смешанным с молоком. Я так давно не видел настоящих книг, свитки которых для сохранности и благовония натираются кедровым маслом, верхний и нижний обрезы полируются пемзой и окрашиваются в черный цвет. Сколько жизни моей отдано вам, книги! Не меньше, пожалуй, чем любви... А как не остановиться мне возле театра Марцелла, который помнит еще востор­ женные крики зрителей, когда шла в нем моя «Медея»? И здесь оставлена часть души моей... А вот вижу большой грот, в котором жрецы-луперки приносят в жертву Фавну собаку и козла в праздник Луперкалий (древний пастушеский праздник, связанный с культом Фавна, бога полей, лесов, пастбищ и животных. — Прим. автора), вижу, как после жертвоприношения бегут совершенно нагие луперки вокруг Палатина, стегая вырезанными из кожи жертвенного козла ремнями встречных женщин, что должно, по поверьям, сделать их более плодовитыми. Я даже слышу притворно-испуганные женские визги... Слышу густые тягучие мыки Бычачьего рынка, азартные, взахлеб, крики рим­ лян, наблюдающих за перепелиными боями, скорбный плач флейты, сопровождаю­ щей похоронное шествие. Обо мне никогда не заплачет римская флейта!.. Вижу Фламиниев цирк, возле которого храм Геркулеса и Муз, вижу статую Венеры, которую раз в году, так уж повелось, омывают публичные женщины, вижу все кривые улочки, в которые швыряла меня беспутная молодость, вижу крепост­ ные Тарпейские башни на Капитолии. Только дома своего разглядеть опять не могу— застилают мой мысленный взор слезы. Рим, великий Град, плачу по тебе!.. Если и не любил я никого по-настоящему до встречи с Коринной, то единствен­ ной истинной любовью моей была любовь к этому городу, она будто вошла в мою кровь, в мою плоть, как молоко той волчицы, вскормившей когда-то Ромула и Рема. А порой кажется мне, будто помнят губы мои жесткий волчицын сосок. Не ты ли, Италия, эта волчица? Плачу по тебе... Я не взял с собой в изгнание любимую жену лишь за тем, чтоб сохранить надеж­ ду когда-нибудь вернуться на родину. Ведь молила в слезах Коринна взять ее с собой, разделить со мной хотела все лишения и беды, но я был тверд в своем, казалось бы, здравом решении, опрометчиво рассуждая: если перед глазами блистательного Ав­ густа живым упреком будет скорбная супруга моя, глядишь, быстрей смягчится его сердце... Нет, не смягчили непросыхающие слезы Коринны закаленное в битвах и схват­ ках с соперниками сердце принцепса. И все же я прав, что не взял жену с собой, вовсе не лживы строки из первой книги моих «Скорбных элегий»: Слава богам, что отплыть я с собой не позволил супруге: Истинно, вместо одной две бы я смерти познал. Если погибну теперь, но ее не коснется опасность, То половина меня, знаю, останется жить. Да, именно «половина меня», ведь так же не врут строки мои, в которых я описывал наше прощание: «Словно я надвое рвусь, словно часть себя покидаю, Словно бы кто обрубил бедное тело мое...» Ты ли это, Публий Овидий Назон? Ты ли это, поэт, с одинаковой легкостью написавший «Науку любви» и «Лекарство от любви»? Ты ли это, шальной кутила, любимец римских гетер? Ты ли это, муж, имевший до Коринны двух законных жен?.. Метаморфозы с тобой таковы, что не чета они всем вместе взятым чудесным превра­ щениям, любовно описанным тобою же в книге, которую ты сам и уничтожил... Если б не покинула меня Муза, если б оставались у меня еще силы, я бы начал писать новую книгу и назвал бы ее «Томские метаморфозы». По имени городка моего изгнания... Я писал бы ее не для отправки в Рим, не поторапливал бы себя, стараясь успеть к приходу греческих кораблей, писал бы неизвестно для кого, для