Сибирские огни, 2005, № 2

душа не согреется... А потом — короткие стуки молотков, забивающих гвозди в крышку... И вот мужики, покрепче утвердив ноги на скользких глинистых склонах, опускают гроб на вафельных полотенцах в могилу. Узкой казалась яма, а нет — как раз по гробу... И глубина большая, в самый раз... И хочется закричать: не надо!.. И думается тут же: а казалось, будет гораздо больней... Да, слезы опять катятся по моим щекам, но больше они от мысли: как же горько сейчас отцу!.. Поддерживаю его за рукав. Тетя Оля, кузина и сестренка моя ревут, обнявшись. И многие плачут... Да неужто мне не больней, чем им?! И вот она, ритуальная горсть сырой земли. Мне представлялось, что она гулко ударит по крышке гроба, и звук этот резкой болью отзовется в сердце, но сырая глина шмякнулась как-то непристойно... Все не то, все не так... За поминальным столом в «Бухтарме» я почувствовал вдруг облегчение, чуть лине радость тихую: самое страшное позади!.. И хоть поминки были, по вине злопо­ лучного указа, безалкогольными, отмякло у меня в груди, как после доброй стопки... А уж после, когда вечером за семейным столом разлили по рюмкам в кругу самых близких оставшуюся бутылку водки и выпили, не чокаясь, когда после положенной минуты молчания разговорились все понемногу, ударились в воспоминания — спер­ ва о маме, потом обо всем хорошем, — чувство облегчения еще явственней обозна­ чилось во мне. Уже не «чуть ли», а радость настоящую ощутил я оттого, что со мной рядом родные (только Елены и Машуни не хватает), в этом кругу меня понимают, ценят: вон как старший племяш Минька ловит каждое слово мое!.. А я рассказываю чуть ли не взахлеб, как довелось мне сопровождать в поездке по Томской области автора бессмертного «Дяди Степы» и столь же бессмертного, казалось тогда, «Гимна СССР», которого все в стране знают от мала до велика; потом — о другом писателе, о Грэме Грине, с которым тоже тесно общаться довелось (отец и тетя Оля читали его: «Тот самый?.. Неужели?..»); потом красочно повествую, как тянул с промысловиками неводом из Оби тридцатикилограммового осетра (зять, заядлый рыбак, глядит на меня с уважением); потом — об аншлагах неизменных, с которыми уже больше года спектакль по моей волшебной пьесе идет (мечтательный вздох Галинки: «Вот бы ребятишек сводить!»)... Стыдно вспоминать бахвальство свое. А тогда казалось, что получил на него право после всего пережитого, что не собой хвалюсь, и не хвалюсь вовсе, а тем самым говорю доброе слово о маме, воспитавшей меня таким. А то ведь крайне редко встречаемся, мало друг о друге знаем. Так хоть беда свела... А мы должны знать, должны любить друг друга. Мы— родня, нас, слава Богу, еще не так уж и мало— вон даже стол пришлось раздвигать... Мама любила раздвигать стол в большой комнате. Когда мы с Еленой и Машу- ней приезжали в Зыряновск, он раздвигался на дню по три раза. Можно было бы, конечно, питаться «партиями» на тесной нашей кухоньке, но для мамы важно было, чтобы — все вместе, важны были разговоры за столом, пусть даже и споры... Она ведь как бы приравнивала два понятия: ставшее фигурально-символическим «се­ мейный очаг» и вполне конкретное, духовно-материальное «семейный стол». Впервые за семейным столом собрались мы без нее. Ее уже никогда за этим столом не будет... Страшная мысль саданула все же под дых. Умолк. Слушая других, думал: как же могу радоваться, когда мамы нет?.. Вот уж бревно я, если боли толком не прочув­ ствовал, если могу запросто есть, пить, разговаривать, находить в этом удовольствие... Да как же я успехами своими хвалиться могу, если сам понимаю, насколько они мнимы?.. А ведь недавно чуть ли не ликовал, скотина!.. Или, может, втайне радуюсь, что никому теперь не будут телепатически передаваться нечистые мои мысли?.. Ну и дрянь же, однако!.. Ведь это моя вина, что мамы теперь нет... — Костя, что с тобой? Побелел весь!.. — это голос Галинки. А во мне будто струна натянутая звенит, вот-вот лопнет. Вдруг резанула нестер­ пимая жалость к сестре, и понять эту жалость не смог, хотя с детства страх охватывал временами, что Галинка, единственная, младшенькая, может умереть раньше меня... Пропади он пропадом, дар пророчества, если он действительно, хоть в зачатке, есть 63 АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ ШКОЛА ЛЮБВИ