Сибирские огни, 2005, № 2

Но на лавочке в парке поцелуи мои следов не оставляли, хотя вновь не страши­ лась этого отчаянная Ромашка, и вновь завихряла мой разум шальная мысль, что в объятиях моих чужая жена. Вот уж когда волнует слово «чужая»! И рука моя дерзко ныряла под юбку. И ладонь ползла все выше и выше. И не было ей противления, только: — Потерпи, миленький, завтра все будет, все!.. Не на скамейке же нам... А завтра я с Людмилкой насчет ключей договорюсь, у нее днем никого... Завтра, любимый мой!.. Вернулся домой за полночь. Дверь отворила не бабушка, как обычно, а мама, хотя давно уже должна бы спать. — Ты был с ней? — спросила она напрямик. И врать-то ей бессмысленно: спрашивает, а сама уже точно знает. Я промолчал. — Разве ты не любишь Лену? Обнял ее. — Иди спи. Всех я люблю, всех!.. — и для себя уже добавил мысленно: «А может, и никого?..» — Горе ты м о е ...— вздохнула мама. И бабушка за дверью «стариковской» комнаты вздохнула... Ночью в окно глядела, прорвавшись из-за туч, луна — круглая, плоская, яркая, будто об голенище валенка натертая, как в детстве натирали мы монеты, пуговки и пряжки школьной формы. Свет ее колюче пробивался даже сквозь ресницы. Я лежал без сна, думал: «А может, лучше, чтоб ее «завтра» было всегда?.. Все-все — и всегда— завтра... Так всем лучше будет... Прости меня, Ромашка!..» Утром отключил телефон. Мама это заметила. Все поняла. Ничего не сказала. Кощунство все же — вспоминать это у ее гроба... В воскресенье чуть свет зять поехал в экспедицию, собрать мужиков на рытье могилы. Взял две бутылки так непросто добытой водки. С утра у нас, не то, что в субботу, народу полно. Вчера еще, на ночь глядя, приехала из Новокузнецка мамина старшая сестра Оля, еще более смуглая и цыгани­ стая, чем мама, с тридцатилетней, но незамужней до сих пор дочерью. Всю ночь они просидели у гроба, к утру уже не плакали, только вздыхать могли. Едва рассвело, потянулись к нам люди, приносить стали венки и цветы. Венков много — более десятка, даже — «от жильцов дома»... Народ все подходит и подходит. На всех уже и стульев не хватает, многие стоят. Уступив место на диване незнакомой старушке, я пошел во двор прикреплять к памятнику мамину фотографию. Мне вышел помогать профсоюзный босс экспе­ диции, живущий в нашем же доме, вынес ручную дрель. Овальная алюминиевая оправа должна крепиться к деревянной пробке, вбитой в цилиндрическое углубление плиты, но пробка оказалась маловатой, лишь на два шурупа удалось прихватить. Через два свободных отверстия в оправе стал сверлить плиту дрелью. Дело не сложное, но подавалось плохо. Склоняюсь над карточкой мамы — она внимательно смотрит из-под оргстекла, без улыбки, но с таким теплом — и меня начинает трясти. Осанистый профбосс отобрал у меня дрель. — Ты что, замерз? Тепло вроде... Доделал сам. Опять сижу у гроба. Пришли зыряновские родственники — старшее поколенье, божьи одуванчики, с молодыми-то и вовсе расстроилось родство. Плачут. А навеща­ ли больную редко, теперь на жизнь тяжелую и непутевое время кивают. А что на время пенять? Время такое — какие мы в нем... Я гляжу на отца и чувствую, как сердце мое переполняется любовью к нему, к этому молчаливому, пожилому, внешне ничем не выдающемуся человеку, за кото­ рого другие, по его изысканиям и работам, получили государственные премии, а он даже не возмутился, ибо всегда ему неловко находиться на виду. Даже тут, у гроба, он 61 АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ ШКОЛА ЛЮБВИ