Сибирские огни, 2005, № 2

были занижены, хотя каждая считала себя правой. Отец, если б слышал, сказал бы: «Восемнадцать с половиной». Ему ли не знать! Но он, не мигая, глядел опять на саврасовских «Грачей», носатый, плешивый, пришибленный первым часом вдов­ ства. И я не стал встревать— пусть старухи поспорят, все не будет давить в барабан­ ные перепонки тишина. Не забыть мне, когда мама заболела... Той осенью головные боли так измучили маму, что решила она впервые подле­ читься на курорте: года два до этого в отпуске не была, на износ работая, зато на Черное море попала в разгар «бархатного сезона». Вернулась — загоревшая, посвежевшая. Жутко соскучилась по всем нам. А я как раз в тот день (верней, вечер) расстался с очередной возлюбленной и пребывал поэтому в трансе, хотя возлюбленные у меня сменялись к старшим классам, как времена года, даже чаще. Это оттого, наверно, что никогда я не выбирал тех, кому несомненно нравился, намечал цели безнадежные, чудом добивался если не взаим­ ности, то заинтересованности, однако, согласно гороскопу своему (в те годы и слова- то такого, по-моему, не зная), начинал требовать «много любви», чем вскоре и дово­ дил очередной «роман» до бурного разрыва, втайне находя в этом чуть ли не мазо­ хистское упоение и мощные импульсы для написания новых стихов, насквозь пропи­ танных горечью утраты. В школе был «осенний бал», вот и вернулся я с него мрачней осени поздней, мрачней Лота, утратившего последние иллюзии. Встретив меня в коридоре, бабушка руками всплеснула: «Опять?» Все поняла, поскольку знала о каждом моем увлече­ нии и очень сокрушалась по поводу моих неудач. Об одном взмолилась: «С Таней-то хоть трошки поласковей будь, месяц ведь не виделись...» Я старался, но мама все же обиделась, что не порадовался я привезенному ею инжиру, поющим раковинам и другим южным диковинам, сидел букой за столом и даже после рюмки водки, разре­ шенной родителями, не повеселел. Черноморский курорт не пошел маме на пользу, некоторые врачи уверяли даже, что именно южное солнце послужило толчком к бурному росту мозговой опухоли. Приступы начались почти сразу после возвращения, будто спровоцированы были мрачностью и черствостью моей, будто приняла мама на себя мою боль. Я-то вскоре утешился новым увлечением— той самой белокурой землячкой, о которой уже написал немало, так и не называя ее имени. Я увидел ее впервые еще мальчишкой — лет четырнадцать мне было, не больше. Свел нас зачуханный авто­ бус, почти пустой по случаю полуденного часа и заполненный пыльно-пшеничным солнцем. Вошел я и сразу увидал ее: девчонка сидела у окна, закрывая ладошкой левый глаз от нахального летнего света, держа на коленях эмалированный бидон, доверху заполненный спелой клубникой. Собирала она ее, видать, на горе Аракчин, на горушке, верней, что за нашими картофельными полями, где воздух аж сластит в июле от могучего клубничного духа, где снуют повсюду зеленые или серовато-ко­ ричневые ящерки, а кое-где греются на припеке покрытые веселым узором гадюки и выползают из нор большие мохнатые тарантулы, укус которых бывает смертелен... Подумав, какие опасности подстерегали незнакомку, я ощутил вдруг, как бешено заколотилось мое сердце... Как раз в то лето завершился, оборвался, верней, мой полудетский роман со Светланкой, я был уверен, что никого уже больше не полюблю. Но как же пошатну­ лась вдруг уверенность эта, когда, войдя в автобус, увидал я волнистые льняные локоны под венком из простецких ромашек, блузку-безрукавку в желтый, как ро­ машковые сердцевинки, горошек, чуть прищуренные от солнца зеленоватые — крыжовенные! — глаза, легкую атласную юбчонку, не прикрывавшую крепкие, уже не девчачьи, а девичьи коленки, и голубой бидон с ароматной клубникой на них, цветущих... Ехал я, должно быть, в центр городка, в книжный магазин, чтобы порыться на дальних пыльных полках его, выискивая те стихи, от которых гулко заколотится вдруг сердце. Да, конечно, я ехал за этим, поскольку был один (никто из дружков не разде­ лял моего увлечения поэзией), но, увидав незнакомку, я напрочь забыл, куда и зачем 47 АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ ШКОЛА ЛЮБВИ