Сибирские огни, 2005, № 2

АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ ШКОЛА ЛЮБВИ Но, слушай, печалиться вовсе не нужно: На днях я надыбал — за старой конюшней Хорошие бревна лежат!..» «Хорошие бревна» лежали в болоте. Точь-в-точь крокодилы в блаженной дремоте Лениво лежат на мели... Темнело. Светила ночные вставали, А мы с дядей Сашей в ладони плевали. Веревку и вагу несли... Ну, и так далее... Когда я все же опубликовал эти строки, один мой знакомый стихотворец сказал, что это «голимая проза». А я и не спорил, не спорю: не проза даже, а всего лишь дневниковая запись. Сколько раз я начинал вести дневник, но вскоре бросал за ненадобностью: в тетрадках стихов течение моей жизни отражалось куда верней... Быть может, поэзия в неловком давнем стихотворении и впрямь «не ночевала», но дорого оно мне как память. И теплом сухим до сих пор шибает от последних строк: Зима... У мороза неласковый норов. Дрова приношу из поленницы новой. И с юной женою глядим, Как силы мои обращаются в пламя, И как оно хлещет косыми углами, Как рвется — аж печка гудит!.. Вот у этой печки я и начал составлять в ту зиму свою первую книжку, подвигну­ тый на это пьяным трепом заезжих столичных мэтров. Как говорится, плясал от печки... Первые годы постхолостяцкой жизни почти не обременили меня бытом. Вещей у нас был предельный минимум, денег хватало только на скудное питание, но иногда умудрялись мы даже устраивать пирушки, принимая гостей — моих литобьединен- цев или одногруппников. А к Новому году, вытянув на «повышенные стипендии», решились даже на грандиозную покупку — принесли из магазина радиолу, и счастью своему верили лишь настолько, насколько подтверждалось оно легким го­ ловокружением от недоедания. Нам было тогда по двадцать, и уже не девчонкой была Елена: как-то быстро она обучилась всем домашним делам, о которых раньше, за мамашиной да бабу- синой спиной, понятия почти не имела. Главное, ей нравилось постигать «домаш­ нюю науку». Первой заботой стала чистота в доме. Дядя Саша, заходя к нам, восторгался: «Куды с добром у вас!..» А мне говаривал за куревом: «Повезло тебе, Костя, с Леной- то: путевая, сразу видно... Редко мужику на бабу везет, потому и перебирает наш брат десятками, а кто и сотнями, все роется, как крот в огороде, найти никак не может и нюх вконец терят. А бабу путевую без нюха не найти!.. Вот Лена у тебя видная, говорю же — повезло, и Надежда у меня — слава богу, а быват ведь и красоты особой нет— пташка серенькая — а так мужика занутрит, по всем статьям ублажит, что ровни ей он не сыщет...» Я знал, к чему он разговоры такие ведет: болит сердце за сына Витьку, который валит высокие сосны и кедры за полтыщи километров к северу. Невеста его освобож­ дения не дождалась: красивая девка, не залежалась. А рыженькая соседочка— толсто­ пятая, неказистая, которую раньше Мухтар частенько облаивал, когда она раза по три на дню, как бы невзначай, мимо Витькиных ворот проходила, собралась, недолго думая, да к сыну дяди Саши и уехала. Недавно с внуком поздравили, вот как. «У меня от мыслей уже шапка шевелится, — говорил дядя Саша. — То его жалею, то ее, а их пацаненка пуще всего... Сам посуди, Костя, ведь не по любви поди сошлись. Витька на нее раньше глядел не больше, чем на чучело в огороде. Там-то, на северах безлюдных, ему любая баба сгодится, а вернется, осмотрится — и пойдет девок шерстить!.. Или сопьется, того хуже... Надежде-то моей уж больно невестка не