Сибирские огни, 2005, № 2

снятой со стены «тулки»... Чтобы образумить ее, утихомирить, сказал, еле шевеля губами: «Елена сейчас сугроб принесет...» — и упал на мокрую от пота подушку. А какие в мае сугробы!.. И опять заклубился фиолетовый, горький на вкус туман. Я убегал от него, он меня настигал, тогда я решил подняться над ним, это удалось очень просто: взмахнул руками и взлетел. Туман уже клубился далеко внизу. Я полетел вперед — туда, где вовсе не было клубящегося тумана. И очнулся опять на мокрой от пота постели. Смутно увидел Елену и еще что-то белое, большое... Я подумал: сугроб! Вот он приближается — такой огромный! -— сейчас он рухнет на меня... Но почему-то я не ощущаю холода... А потому что это не сугроб, а врач в белом халате. Он грубо ощупывает мой живот, словно пятерни свои запус­ тить в него хочет. Он простукивает твердыми пальцами мою грудную клетку, словно в дверь стучит. Он разжимает мне зубы сверкающей металлической пластинкой, по- хозяйски заглядывает в рот, потом шире-открывает мне веки, заглядывает в глаза, будто силится прочесть в них, какой я скверный... Потом ставит мне какие-то уколы, перевернув меня, будто тряпичную куклу... Или не он колет, а медсестра в белом халате?.. А потом он диктует что-то невнятное ей, сидящей уже за столиком, громко и внятно говорит Елене, что у меня, скорей всего, воспаление почек, это опасно, и надо меня госпитализировать... А Елена плачет, умоляет врача не забирать меня в больницу: там мне, дескать, одиноко будет и еще хуже, обещает не отходить от меня ни на шаг, выполнять все предписания, немедленно вызывать вновь «скорую», если температура не будет падать... Потом, проводив врача и сестру, она садится возле меня на край кровати, кладет мокрую от слез руку на мой лоб, я хочу сказать, что очень люблю ее, никого так не любил, но не могу разлепить губы и— уплываю, улетаю, но не вижу больше фиоле­ тового клубящегося тумана, ничего не вижу, однако это не страшно. И последняя мысль перед улетом: «Как же это Елена «скорую» вызывала? Ведь на мордобойных Черемошниках лишь один телефон-автомат, и у того трубка всегда срезана, звонить днем можно из магазина, а позже — из неблизкой кочегар­ ки, что возле железнодорожной линии... Как же Елена, бедная моя, добиралась до нее впотьмах?..» Мне ничего не снилось, но почему-то стонал и даже кричал во сне. Утром, как узнал я только через пару дней, Глебиха выговаривала Елене: «Чо ж ты в больницу-то его не отдала? Там уход... И опеть же тут от него спокою никакого... Крик да стон... А помрет в моем доме — кому надо-то? Года не минуло, как отсель покойника вынесли...» Толком не знаю, что ответила моя молодая жена, но уж точно ответила!.. А я, заглянувший в «воронку времени», умирать уже не собирался. Очнувшись ближе к вечеру следующего дня, с сознанием долга стал глотать все лекарства, пить отвары, и через три дня поднялся. Правда, еще неделю меня ветром покачивало. Вот тогда-то мы и решили с Еленой: от Глебихи съедем как можно скорей! Реше­ ние это укрепила годовщина со дня смерти мужа хозяйки. На поминки собрались: дочь Глебихи, увядшая, на приспущенный первомайский шар похожая «труженица прилавка», такая же губастая, в мать, но с золотыми кольцами чуть ли не на всех пальцах каждой руки; ее костлявый муж, чиновник какой-то торговой конторы, та­ кой худой, что позвонки проступали через шикарный импортный пиджак; гор­ дость Глебихи — ее сын, майор военкомата, с детским чубчиком над неомрачен­ ным лбом, с многочисленными складками на крепкой шее; его пышная, аж розо­ вая вся, супруга, которую часто мы с Еленой встречали торгующей по выходным мехами на черемошинской барахолке, что не мешало ей быть работницей мужнина военкомата; их сын, пока единственный внук старухи, курсант военного училища, омоложенная и еще более опрощенная копия своего отца. А из соседей лишь одна старушка причапала, которая конец свой оттягивала лишь тем, видать, что ни одни поминки не пропускала... Был выходной день. Я уже оклемался немного к тому времени, и мы с Еленой корпели над курсовыми проектами, гоняя туда-сюда движки логарифмических лине­ ек. Комната наша двери не имела, но шторки мы плотно задернули, чтобы от чужого застолья отгородиться. Однако сын хозяйки, майор, бесцеремонно вошел к нам, по­ 29 АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ ШКОЛА ЛЮБВИ