Сибирские огни, 2005, № 2

АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ £©Ч§1 ШКОЛА ЛЮБВИ Вдруг замру среди яркого дня, Средь привычной мирской суеты. Вдруг увижу: ползет на меня, Тыча молнией, туча беды. Но упрямо тряхну головой, Роковое виденье гоня: Чернотою обдав не впервой, Беды все ж обходили меня. Ну а эта — накрыла крылом, Разветвленным разрядом пронзя, И ощерился мысли излом: «Мама при смерти!.. Медлить нельзя!..» Перед бедой этой я, тридцатипятилетний мужик, вдруг ощутил себя мальцом, хотя ее предчувствие уже много лет не отступало: считай, полжизни моей прошло под грозной сенью неизлечимости маминого недуга. Однако любая, столь растяну­ тая во времени угроза становится почти привычной, как бы даже менее ощутимой. И вдруг... Да в том-то и дело, что вовсе не вдруг! Полмесяца не прошло, как совершил я жуткую подлость и, едва осознав это, подумал: не переживет мама, если узнает!.. Следом обожгла мысль: «Да, наверно, она уже знает, ведь у нас с ней что-то вроде телепатической связи...» Схваченный за горло тревогой, позвонил-таки в Зыряновск и не удивился, когда отец наждачным голосом сообщил мне: «Приступ за приступом... не поднимается... в больницу уже не берут...» «Это я убиваю ее своей подлостью!» — чуть было не крикнул в трубку, прон­ зенный виной, но сумел все же проглотить едва не родившиеся слова, стал горячо наставлять отца: как это, мол, в больницу не берут?., надо все зыряновское началь­ ство поднять, ведь вы с мамой люди заслуженные, орденоносцы!., пусть помогут лучших врачей найти, пусть из области вызовут, пусть спасут!.. Год назад возглавив областную писательскую организацию и автоматически став «номенклатурной единицей», я тогда верил в чуть ли не всесилие начальства, особенно партийного. Приходилось видеть не раз, как от начальственной руки зависят судьбы людей, как вершится порой невозможное, почти чудодейное. Потому и по­ учал отца, и в наставлении этом трепыхалось потаенно, как в илу карасишка, неуме­ стное и подлое, по сути, довольство: воттеперь-то, дескать, я хватче, опытней!.. — Не умею я по начальству ходить... — тускло и тонко отозвался отец, в голосе его была какая-то, чуть ли не детская, досада-обида на себя, на меня. А и верно — не умеет. Уж это я помню. И квартиру-то новую, более простор­ ную, после приезда стариков-хохлов не он выбивал — мама. — Тогда вот что: задиктуй мне вечером телефоны ваших «шишек», и советских, и партийных, — попросил, чуть ли не потребовал я. — Буду отсюда названивать, договариваться. А если что, сразу прилечу, полгорода на уши поставлю!.. Вряд ли утешил я отца экспрессией своей, да и себя-то подбодрил лишь на мгновение. Скоро вновь вонзилось в меня пикой: «Это я убиваю ее своей подлос­ тью!..» И представилось мне, что подлость моя ударила маму, как тот меловой ка­ мень, когда-то в детстве брошенный мной с орликовской Белой горы. Только еще сильней, куда страшнее... Каюсь. Грешен. Вся вина на мне. Хотя ох как хочется, покаянно на колени падая, тюфяки оправданий расстелить!.. И ведь мог бы упирать на то, что жена друга, мол, когда-то, в студенческие еще времена, была тайно увлечена мной. Гораздо позже, замужней уже будучи, не упускала случая сказать Елене: «Если б ты не опередила, Костя бы мой был». Но я-то хорош гусь!.. Это была не первая моя измена Елене, на этот счет я не очень-то терзался, поскольку грешки свои изменами в полном смысле слова не считал: во-первых, полагал, такие завихрения только освежают мои чувства к жене, иначе как бы знал, что она других лучше; во-вторых, поэту, считал и, увы, считаю, быть идеальным супругом вообще противопоказано — утонет любой дар в семейной рутине;