Сибирские огни, 2005, № 2

Я так люблю их строчек тайность, Их слов магический налёт. О, как прекрасна их случайность, Как безнадёжен их уход! Вот видите? «Они судьба, а не излише­ ство, и вдохновение, и труд». Воистину, та­ кие люди станут «говорить стихами», даже оказавшись одной ногой на острие одиноко­ го утёса во мраке вечной ночи среди бушу­ ющих волн бескрайнего океана. Мы, про­ стые смертные, можем лишь умозрительно представить себе разницу между нашим и ихним сознанием. Там совершенно иная система ценностей, приоритетов и мер. Там любое событие оценивается его способнос­ тью быть удвоенным в поэтическом слове. У Виталия Штемпеля «удваивается в слове» решительно всё. Его первое стихот­ ворение помечено 1975-м, последнее — 2004-м годом. Без малого тридцать лет бес­ прерывного служения Музе! Насколько удачного, другой вопрос. К чести нашего фигуранта, он не страдает из­ лишками самомнения: Поэтов ныне много развелось, Воспето всё, что может быть воспето, — горестно констатирует он в одном из сти­ хотворений. А, вообразив свою встречу с Пушкиным, не менее самокритично призна­ ётся: Я весь горел. Мне думалось о том: Он так же, как и я, из тех же клеток, Но адский труд быть с гением вдвоём, И наяву, а не с его портретом. Вот эта откровенность подкупает в сти­ хах Штемпеля больше всего. Они могут быть более, могут быть менее талантливы, но ис­ кренни всегда. Расположив их в хронологической пос­ ледовательности, можно всё-таки узнать кое- что и о житейской биографии сочинителя. Итак, Виталий Штемпель — русский немец, лишь недавно перебравшийся на родину предков. Его школьное детство, армейско- солдатская юность прошли в унисон с его русско-советскими сверстниками. Эти фраг­ менты его биографии воспроизведены в «Часах» с поразительной памятливостью, но если кто-нибудь подумает, что с анафемами и проклятьями, тот ошибётся. Мы ничейные дети России. За любовь, что дарила она, Мы в годины её лиховые Заплатили ей цену сполна. О, жестокое это единство! Перед Богом — того ль он хотел? — Мы признали её материнство И познали сиротства удел. За неё, и послушен и предан, — Помнит это Кавказ и Урал, Шёл под пули наш доблестный предок И согреть её сердце мечтал. Ей, запечной ещё и дремучей, Послужил он пытливым умом И желал, чтобы было ей лучше, И поверил, что здесь его дом. О, ведь было — она нас любила! О, она нас умела карать! Нам Отчизна она и чужбина, И не мачеха, да и не мать. И о том ли мы Бога просили, Чтоб, расставшись, терзаться душой? Мы, ничейные дети России, Никогда ей не будем судьёй. 2003 Поразительное стихотворение, не прав­ да ли? Особенно вот это: «Нам Отчизна она и чужбина/И не мачеха, да и не мать». Да и последний куплет звучит с ностальгической силой. Честное слово, иному русскому не­ плохо бы поучиться у такого немца столь пронзительному переживанию «русской» национально-исторической судьбы. Обра­ тим внимание на дату стихотворения. Оно написано через много-много лет после отъезда в Германию. Сама же Германия от­ нюдь не вызывает у автора «Часов» едино­ душно патриотических чувств: ВЗЕРЕНГЕТИ-ПАРКЕ В Зеренгети-парке — странная гармония: Явно — человек здесь с природой заодно. Гладишь носорога и без церемонии Из автомобиля льву грозишь в окно. Это ж замечательно! Звери, а не быдло вы, Всё ж, как говорится, живая в вас душа! Вот свободы сколько вам! Не то, что аусзидлерам! С вами все считаются, а с нами — не спешат! Если уж в Германию по счастливой генности Въехал, то и жить тебе там, где повелят. Важен в интеграции принцип постепенности, Здесь, что называется, до^фени твой приват! 1998 14 Заказ Ка 374 209