Сибирские огни, 2005, № 2

ВАЛЕРИЙ СЛОБОДЧИКОВ ДОЛГИЙ ДЕНЬ В ЯРОВКЕ ню отрубить решили. Вот тогда-то и шваркнуло Гришку Рожнова. Две недели, как схоронили. Бабы наши навзрыд голосили. — Вот тебе раз, — не могу сдержать удивления. — Я тоже поначалу понять не мог, чего это бабы по варнаку убиваются. Ведь своим же напакостил, всю деревню без света оставил. И сейчас еще в сомнении. Я ведь оговаривать стал бабенок, стыдить надумал, тут меня Маша Пояркова и остуди­ ла: «Ефимыч, лучше бы после первого раза посадили Гришку, отсидел бы, и после тюрьмы люди живут, семьями обзаводятся, детей рожают... Как не плакать-то, ведь не Гришку закопали, а жизнь свою, ученика твоего...» Что после этого скажешь? А говорить и правда не хочется. Глазунью свою я под монолог дяди Степы все же доел и теперь прошусь у стариков на улицу, не терпится мне до сумерек под­ няться на Яры. Есть такое заветное местечко за нижней околицей. Река здесь снача­ ла выгнулась излучиной, а потом прижалась к левому, косогористому берегу и за многие-многие десятилетия основательно подмыла его, обнажив все здешние по­ роды. С Яров открываются такие дали, что дух захватывает. В ветряный день, с редки­ ми облаками на небе, можно часами смотреть, как из-за спины вашей, со стороны бора, выпархивают причудливые небесные создания и подолгу парят над поймой, прежде чем исчезнуть за горизонтом. В такие минуты петь хочется, и жизнь кажется вечной. Стою до самых сумерек, и потихоньку слабеет во мне напряжение трудного дня, впечатления от которого уже не давят безысходностью. Думается светло и с надеж­ дой на лучшее. Возвращаюсь уже совсем потемну. Старики чаевничают при лампе. На столе горячие лепешки и мед в сотах. — Ну как, вдохновился? — спрашивает Воронин. — Тогда присаживайся, под­ сласти свою печаль. Маета тебе, наверное, с твоей трепетной душой? — Маета, — соглашаюсь покорно. — А по-другому не могу. — И не надо. Я ведь почитываю «Алтайскую правду», — старик предупреждает мой вопрос. — Кое-что про тебя знаю. А потом не забывай, что словесник я, хотя и с деревенской придурью. Про нас-то, смертников, писать будешь? Не готов я к такому повороту разговора, потому молчу. — А ты и не торопись с ответом, — поощряет мое молчание дядя Степа. — Дело серьезное. С кондачка не возьмешь. А если надумаешь, виноватых не спеши искать и словом виноватить остерегайся. Только время потеряешь да лишнюю головную боль наживешь. К тому же, те, кто из ловких и вороватых в два счета тебе, доверчивому, мозги запудрят, и с простотой, коль поведешься с ней, так она, сам знаешь, — хуже воровства, с ней дома не построишь. Больно речистых тоже стерегись. Из яйца- болтуна птенца не дождаться. Ищи людей, дело разумеющих. Есть еще такие, иначе бы не пили мы сегодня чай с медом. — Тебе бы, Ефимыч, в парламентарии... — Там своих Шандыбиных хватает, а мне домой пора, собака не кормлена. Да и вы зазря керосин не жгите, он денег стоит. Провожать приду. Запри за мной, Федя. Старики уходят. Я прикуриваю от лампы, и фитиль начинает потрескивать, раз­ брызгивая искры, я взглядом невольно тянусь к прыгающему огоньку, и мне не верится, что этот день, величиной в несостоявшуюся жизнь, уже позади. 4 Ночь длинна и тревожна, как разбитая, лесная дорога после затяжных осенних дождей. Она злит и пугает своей бесконечностью, а мне завтра уезжать и надо бы отдохнуть, но сна нет, а так хочется с головой погрузиться в его спасительные воды, смыть с себя нарастающее беспокойство и навязчивую виноватость, которой я, по­ хоже, заболел после этого длинного дня, проведенного в Яровке... Не спит и Андреич. Слышу, как ворочается он за дощатой переборкой и не может найти покоя усталому телу и больной душе. — Может, хватит нам притворяться, — первым не выдерживаю я, и зову старика на перекур. В накинутых на голые плечи полушубках, в ботинках на босу ногу, выходим мы на крыльцо, садимся рядышком на крашеную и холодную ступеньку, долго и сосре­ доточенно курим, не находя слов для общения. — Видать зря я ехал сюда. Пахал денно и нощно, — наконец, скорее для себя, с натугой произносит старик и снова прячется в своих раздумьях. 196