Сибирские огни, 2005, № 2

теперь нутро, проникая в каждую язву, растравляет боль так, что и смерть уже в радость?) И тогда я, чтобы хоть немного утешить одуревших от ужаса дочерей, ска­ зал им, что их мать превратилась в этот соляной столп, что когда народятся у них дети, Элда выйдет из столпа, будет нянчить внучат. Соврал дурехам, чтоб хоть обманом, да увести их с проклятого места... Повеселели Милка и Иска, заторопили меня в Сигор, где, думалось им, ждут их женихи. Шли они вперед, не оглядываясь. Оглядывался теперь я... В Сигоре дочери немало слез пролили, много злых слов высказали мне, женихов своих не найдя. Так, видать, и не поверили, что я все-таки пытался их предупредить... А жители Сигора ко всем нам отнеслись со злобой: узнав, что мы из Содома, что от городов многогрешных ничего не осталось, они вдруг решили, что мы в городок их непременно принесем беду. Мальчишки стали улюлюкать нам вслед и даже бро­ сать камни, молодые матери, завидев нас, крепче прижимали младенцев к груди и отворачивались, будто гибельный чад клубился над нами, а мужчины мрачнели, сурово сдвигая брови. Безумная старуха, темная, как сушеная груша, размахивая худыми руками, ста­ ла кричать каждый день, что небо, дескать, уничтожит Сигор, погубит каждый город, куда мы придем, что золой станут все приютившие и пожалевшие нас. Она каталась в пыли, билась головой о камни... Страх, поселяясь в сердцах, делает людей безумными... В концеюнцов жители Сигора изгнали нас, дали вдорогу лишь вина и хлеба. Я увел дочерей на высокую гору, нашел пещеру, где и лежу теперь, распластанный, изну­ ренный болью, чуя над собой занесенный топор судьбы, только тому и радуясь. Лишь бы со смертью тела моего не остались жить источившие меня думы!.. Поселившись с дочерьми в пещере, утопить я хотел боль и думы в вине. И Милку с Иской стал этим зельем угощать, чтобы хоть немного забылись. Поначалу они от вина повеселели, благодарить меня стали, что хоть их сумел спасти от погибели. А выпив еще, пустили слезу о матери, о женихах. Ну, я и напом­ нил им вранье свое, что оживет Элда, когда родятся у них детушки. Этим только вновь вызвал гнев. Распалились красавицы мои, коря меня злобно: погубил ты женихов наших! никогда мы не станем женами! не будет у нас детушек! не выйдет из соляного столпа матушка! изгнали нас люди и никогда не примут!.. На душе моей, просветлевшей было от вина, стало еще черней, зарыдал я, взмо­ лился: — Простите меня, дочери! Может, и вправду никогда я не любил вашу мать, но вас-то люблю, всегда любить буду! — А что нам с твоей любви? — пропищала, размазывая слезы, Иска. Милка сперва поддержала ее: — Не такой нам любви надо!— потом вдруг пьяненько улыбнулась.— Повыли— и хватит. От слез трава не растет... — наполнила чашу вином, протянула мне. — Пей, отец, не плачь. Мы тебя тоже... любим! Я пил чашу за чашей, и вновь оседала муть в моей душе. Я смеялся, обнимал дочерей, уговаривал выпить со мной, но они, уже тоже смеясь, отнекивались. А мне подливали. Хоть и заметил я, что перешептываются они, но вовсе не встревожился: на то и девицы, чтоб шептаться. Уж теперь-то я знаю, что накануне гибели своей человек может быть самым счастливым. Вот так и на краю пропасти охватывает порой ликование, ощущение полной, безумной свободы, а потом — падение в бездну... Уже молкли в плотнеющих сумерках птахи, но голоса дочерей звенели в моих ушах пением сказочных птиц. Огненное светило скрылось за горой, но в крови моей от вина и от ласк дочерей ярким солнцем разлилась радость. И я запел в тот вечер, в ту ночь. Много лет уже не вспоминал своих песен, а тогда запел! Я пел о луне, льющей с темного неба золотое вино света, о трепетных тенях листвы на кремнистых тропах, о бесшумном мельтешении летучих мышей, о страс- 2 Заказ Л» 374