Сибирские огни, 2005, № 2

АНАТОЛИЙ ЗЯБРЕВ МАЛЬЧИШКА С БОЛЬШИМ СЕРДЦЕМ Духота и стеснённость не располагали к такому настроению, тем не менее паца­ ны принялись, как и полагается, скаберзно обсуждать, что бы сейчас было, если бы девчонок к нам в вагон подали. А девчонки, видя, что за ними наблюдают через решётку, строили не только глазки. С бесстыдством лагерных девчонок-малолеток я столкнулся ещё в первые дни жизни в зоне. Я уже говорил, что лагерь поделён на части, как бы на отдельные дворы. Мужская взрослая часть, женская взрослая часть, мужская несовершенно- летка и женская несовершеннолетка. Ясно, общая зона была обставлена по перимет­ ру охранными вышками, и приближение зэка к изгороди на полета шагов уже вызы­ вало тревогу, но к внутренним изгородям можно было подойти чуть ли не вплотную и перекинуться словами с человеком смежной зоны. Мой путь из сушилки в столов­ ку и из столовки в сушилку пролегал как раз вдоль проволочно-сетчатой изгороди, за которой обитали девчонки в бараках. Они, эти девчонки-пигалицы, бродили по дво­ ру стайками, на них были, как и на мне, тяжёлые ботинки с деревянными подошва­ ми. «Эй, мальчик, любить хочешь?» — кричали они с весёлым хохотом и задирали подол до самого пупка. Кстати, нашей бригаде, занимающейся ритуальными делами, ни разу за всю весну не попадался в куче свозимых на погребальный холм покойников женский труп. Слабый пол, выходит, много выносливее сильного пола. Провели девичью колонну мимо нашего вагона. Посадили их, кажется, где-то ближе к голове состава. Новосибирск проехали ночью Я смотрел в окно. В городе никаких огней. Улицы не освещались по понятной причине: гитлеровские самолёты могли сюда залететь через Север, чтобы разбомбить военные заводы. Что сейчас делает мама? Спит или сидит перед иконкой и думает обо мне и о Васе, который где-то на фронте. А может, об отце. Его, как забрали в 37-м, так не было ни одного письма. Мама ездила куда-то узнавать, её предупредили: уходи, колхозни­ ца, если будешь мельтешить, и тебе быть там же, как пособнице. Мама, в отличие от своей старшей сестры тёти Матрёны, не умеет молиться, она, когда ей тяжело, садится в углу перед маленьким, полузавешенным кружевной шторкой, иконоста­ сом, и сидит молча. Тётя Матрёна же бьёт об пол поклоны, повязав голову чёрным платком — у неё сын тоже на фронте, и муж, дядя Григорий, год назад умер от болезни. Когда дядя Григорий жил ещё в деревне Никольск, его понуждали войти в колхоз, урезали его единоличный огород, отобрали одну из двух лошадей, он не сдавался, пахал оставшуюся землю одной лошадью, когда же уполномоченный и комбедчики свели с его двора и корову, реквизировали натканный холст и что-то ещё забрали, обещав на следующее утро прийти за последней лошадью, он усадил се­ мью в телегу и тайно, ночью, бросив обжитую избу, переехал за семьдесят километ­ ров в город, где поселился без прописки. В городе пожить ему долго не довелось — заболел от тоски, умер. Мама и тётя Матрёна — родные сёстры, а такие разные. Мама широколицая, белокожая, в серо-зелёных глазах её, когда ей хорошо, всегда смешинка прыгает, а у тёти Матрёны лицо узкое, вытянутое, арабское, очень смуг­ лое, тёмные большие глаза неулыбчивы, всегда скорбно-печальны. Тётя Матрёна — добрейшая, но очень скупая, что в общем-то объяснимо: живя в тяжких трудах, ни­ когда не знала она достатка. Завтрашний день ей виделся чернее настоящего и она норовила сберечь впрок каждую горсть муки, каждый рубль. Деньги завязывала в узелок и рассовывала в доме по разным укромным местам и забывала об этом, чем я, грешный сорванец, пользовался. Тётю Матрёну я больше не увижу, она умрёт от сердечного приступа до моего возвращения, а моё возвращение отодвинется на долгие годы (к годам зэковским прибавятся годы армейские), и я не смогу повиниться перед добрейшей тётей Мотей за своё паскудство — как же, брать у пожилого человека скопленные рубли и копей­ ки — что может быть гнуснее? Колония находилась на окраине Томска, за рекой. Большая зона делилась на зону девчоночью и зону мальчишечью. Но на работы водили на один объект — на кожфабрику. Шили меховые тапочки. Никогда я таким делом не занимался. Научил­ ся. Обучала всех вольнонаёмная Дуся, казавшаяся пацанам тогда старой, хотя было