Сибирские огни, 2005, № 2

Конвойный на счастье кривой оказался, с бельмом на глазу. Некривые-то все на фронт взяты. Дураку Мише, мечтающему обучиться на циркача-акробата, полагался карцер и изрядный навар к сроку по статье «За попытку к бегству» и всей бригаде ужесто­ чение режима и перевод на урезанную хлебную пайку. Бригадир наш оказался мужиком смекалистым, практичным, у него были золо­ тые зубы — три или четыре под вздёрнутой верхней губой, — это вызывало у охраны одновременно и испуг, и почтение, он как-то утряс конфликт, умилостивив старшего конвоя аппетитным куском сала из чьей-то передачи — дело было замято. А вот драться Миша не умел, ну, никак. И не хотел драться. Его мог «оттянуть» любой тщедушный доход. Доходы это дело освоили блестяще — умение «оттяги­ вать» противника. Они орут больше от страха: «Я тебе пасть порву, я тебе зенки выткну...» Миша обычно тушуется, теряется, когда на него так орут истерично. И уступает. Тем самым вдохновляет хиляка-дохода на более активное наступление. А надо сразу врезать такому нахалу прямиком в лоб. Прямиком и резко. Впрочем, если этот подонок не трясёт перед твоим лицом пальцами-рогулина­ ми, можно и не сразу целить ему в лоб, можно и погодить, смотря на дальнейшее развитие событий. Я уже говорил, что мне эта наука «удара в лоб» даётся сложно. Не могу я, как и Миша, душа к этому не лежит. Жалость глупая одолевает к всякому подонку-визгуну. Достопримечательностью в бригаде был ещё и Женя Ястревич, по кликухе «Хо­ хол». Он уверял, что родом из Одессы, с какого-то там самого знаменитого квартала (я не запомнил), и что всю жизнь прожил в Одессе. По-моему, он наверняка врал. А враль он был отменный. Мог он быть из любого другого города, также из Киева, Рязани, из Воронежа, Бердичева... Кстати, про Бердичев Женя Ястревич напевал песенку лихую: Эй, Бердычев, мой Бердычев, Не тому меня обычев, На красиву жизь пустив, Судьбой жиганской наградив. При этом неясно было, как понимать на хохлятский манер произнесённое слово «обычев», то ли в смысле «обычил», то есть в быки произвёл, то ли в смысле «обучил». Гляделся Женя Хохол и на двадцать с немногим, и на вдвое старше, то есть на пятьдесят. На фиолетовом лице кожа вся смятая, отстала от скул, омертвела. И со­ всем неожиданно серые выпуклые глаза его вдруг начинали светиться иронией, бес­ шабашностью. — Эй, гитару подайте мне! — шумел он. А так как никакой гитары на капустном складе, понятно, не могло быть, — и вообще окромя мороженых кочанов ничего тут не было — он брал удобное полено из кучки дров, приготовленных для костра, складывал калачиком ноги, раскачивался и начинал бить азартно худыми пальцами по дереву. Заводился: Ай, ну разменяйте мне да сорок миллионов, Ай, свою Сару пойду я да навещу... Изображать старого одесского еврея — его козырь. Ох уж как изображал! Хо­ хот! За животики все брались. И конвойные ближе сходились, теряя положенную бдительность, смеялись тоже. — Ну, ты, Хохол! У-ух! Какая только тебя мать родила! — удивлялся старший конвойный. Женя Ястревич из категории неисправимых урок. Во всяком случае сам так считает. И делает только по своим понятиям. Чтобы за какую работу приняться — ни-ни. Так весь день возле костра сидит и сидит. Да и слаб Женя безнадёжно для работы-то настоящей. Одышка. Внутри у него, по-моему, всё надорвано, всё хлюпа­ ет: и почки, и селезёнка, и прочее. Дышит — хлюпает, идёт — хлюпает внутри его. Профессиональный карманник. Щипач. Объездил страну всю. Мужики ловили его 169 АНАТОЛИЙ ЗЯБРЕВ МАЛЬЧИШКА С БОЛЬШИМ СЕРДЦЕМ