Сибирские огни, 2005, № 2

АНАТОЛИЙ ЗЯБРЕВ МАЛЬЧИШКА С БОЛЬШИМ СЕРДЦЕМ хотя о симпатиях друг к другу, конечно, не могло быть и речи. Это были мини- паханчики, при каждом своя группа шестёрок, призванная держать территорию и порядок на ней. Когда одна группа шестёрок в своём отведённом владении показы­ вала силу своей неуёмной власти, избивая какого-то камерника, нарушившего иерар­ хический закон подчинения, другие группы шестёрок, с других территорий, взирали более чем равнодушно, не вмешивались. Теперь вот ослушался дядя Степан, нарушив камерный закон, нарушать кото­ рый никому не дано. Он виноват в том, что вознёс голос, заступившись за меня. Никто из лохов не должен ни за кого заступаться, это делать имеют право только сами авторитеты или доверенные прислужники авторитетов, то есть шестёрки. По сигна­ лу, конечно. Если же сигнала нет, то и прислужник-шестёрка не может выступать с карательными действиями. Он может лишь выразить своё неудовольствие ну, взгля­ дом, ну, гримасой, сжатием кулаков и с этим отступить, пока авторитет не кивнёт: «вали». Дядя Степан нарушил закон и его сейчас будут прорабатывать. Нельзя, чтобы рушилась иерархическая традиция. Тут уж дело чести любого пахана или паханчика, малого или большого. Дядя Степан, этот деревенщина, колхозник необразованный, и прежде выказы­ вал свою независимость (но не настолько же!) и ему сходило с рук, сходило, может, как раз потому, что простоват у него вид, увалень да к тому же с изувеченной рукой, инвалид. На дядю Степана сокамерники сейчас глядели по-разному: одни с сочув­ ствием, с жалостью, дескать, сам виноват, несчастный, другие же с ухмылкой, даже с животным интересом: совсем кончат колхозника или ещё поживёт после этого ка­ кое-то время? В углу, за нарами, спешно натягивались рваные куски простыней. Тот угол не просматривался из дверного глазка. Так всегда было: когда кого «учили», прорабаты­ вали, то уводили на экзекуцию именно туда, в занавешенный угол, с кляпом во рту. На обречённого набрасывались волчьей стаей сразу сверху и снизу, с нар и с пола. Затыкали рот куском тряпки и уводили в тот угол, откуда затем долго доносились тяжёлые стоны. Туда же уводили обречённых на то, чтобы опустить в «петухи». Если, гремя засовами, открывалась дверь и коридорный надзиратель через толстую ре­ шётку спрашивал: «Там всё ли в порядке?» ему отвечали с нар: «В порядке, в поряд­ ке!» Нижние же молчали, таили. Через много лет, когда я, не в силах забыть эту жуть, эти картины, стану осмыс­ ливать, то найду, что порядок в тюремной камере был точно, один к одному, скопи­ рован с порядка в государстве. Одна и та же модель. Верхние докладывают: «всё в порядке», нижние — молчат, утаивают и затаиваются. Я ещё не мог определиться, насколько я могу облегчить решённую (уже на сто процентов решённую) судьбу добрейшего дяди Степана, я был готов отказать­ ся от передачи, от этого бесценного тугого ситцевого мешочка, отказаться в пользу наглых обидчиков, полностью отказаться, дабы изменить ситуацию, дабы спасти дядю Степана, я уже был готов объявить об этом, как вдруг вся ситуация измени­ лась. Дальше произошло мгновенно вот что. Дядя Степан с незнакомым для меня и всей камеры остервенением на своём заросшем лице вдруг ударил в ухо тому, кто. подойдя, намеревался заткнуть ему грязным кляпом рот. Ударил дядя Степан как-то неумело, не так, как дерутся в городе, не тычком, не по-боксёрски, а с плеча, размашисто. Видно было, что драться он нигде не учился и совсем не умел. Деревня, колхозник. Тем не менее нападающий свалился кулём на пол, сваливаясь, ещё двух или трёх своих дружков свалил. И тут началось! Дядя Степан, отступив сутулой спиной к стене, не давал никому к себе подсту­ питься. Если же кто оказывался на расстоянии кулачного удара, то летел от него далеко подобием рыхлого куля. Бил он всё также, с размаха. Эффект получался по­ трясающий. Бил правой и левой. Вот это да! Нижние сокамерники сбились в одну сторону и наблюдали, вытаращившись, с удивлением, верхние же были если не в панике, то в растерянности полной, как же, одного лоха не могут взять! Инцидент крайне опасен для тех, кто держит власть в камере, населенной под завязку двумястами душ.