Сибирские огни, 2005, № 2

АНАТОЛИЙ ЗЯБРЕВ МАЛЬЧИШКА С БОЛЬШИМ СЕРДЦЕМ Очнулся я в том полутёмном углу, где стояли две широкие деревянные лохани. Едва я выбрался из-за лоханей, услышал громкий разговор Кряхи: — Сейчас этого козла добьём или дадим немного пожить? В параше утопим или так задушим? — А может, сначала его кипяточком? — подсказал кто-то. — Обварить, чтобы потом общипывать лучше было. Как курицу. Эй, у печки там! Подайте кто кружку с кипяточком. — Точно. Давай обварим. Гы-гы! — Не трогали бы вы парня, — вмешался дядька с круглым носом. — Как бы худо вам не было. Забавляетесь не по-человечески. — Ты, старый козёл, молчи. И с тобой, если надо, сыграем шутку. Жить, что ли, надоело? Сиди и сопи в ноздрю. — А я вам, ребята, сказываю, не трогали бы, — тем же ровным голосом говорил дядька, сидевший на полу. Тем временем скрипнул ключ в замке, дверь камеры раскрылась. За порогом стояли два пожилых рослых надзирателя. — Тут у вас всё в порядке? — они с расстояния оглядывали внутренность камеры. — В порядке, в порядке! — прокричали угодливо голоса с нар. Дверь тяжело, с железным скрежетом, захлопнулась. Надзиратели, должно, продолжали следить в дверной глазок. Там, в глазке, светилась бусинка оранжевого света. — Ты ночью-то, сынок, не спи, — шепнул мне дядька, когда надзиратели ушли. — Как бы... Такое дело. Как бы не случилось чего. В прошлый раз также один парниш­ ка был. Непокорный был. Не покорился. Так ночью-то по горлу бритвой... Тебя как звать-то? — Анатолием. — Толя, значит. А меня Степаном зови. У меня племянник Толя. Ты, вижу, не шибко боек, но себя ценишь. Этому задире врезал... Они тут, паршивцы, гурьбой берут. Ты, Толя, сдвигайся сюда вот, к стенке, здесь не так парашей воняет. И безопас­ нее. Через меня перешагивать будут эти стервецы, я услышу. Как-то и заступлюсь. Настороже будем, вместе. Не дадимся вместе-то. У меня сердце ослабло и слёзы на глаза навернулись от такого участия чужого человека. Я не хотел показывать своего состояния, но дядька распознал. Он неодоб­ рительно насупил брови, надвинул их на самую переносицу, сказав: — Испытать в жизни всякое надо. Лишь крылья чтобы не опущены были. Дядька передвигал под своим задом пустую мешковину, пробовал одну ногу вытянуть, однако не смог вытянуть, так как нога упёрлась в бедро сидящего соседа, сосед обиженно заворчал. Повертевшись, дядя Степан подтянул колено к своему подбородку, так ему стало сидеть и дремать удобнее. Надзиратели кого-то выкликали с порога, кого-то уводили, кого-то вталкивали в камеру взамен. Я подсчитал: вселяли больше, чем выводили, оттого кислороду на всех не хватало, дыхание затруднялось. Потом скудный свет, исходящий от маловаттной лампочки под потолком, и вов­ се поблек, посерел. На нарах прекратили карточную игру. Наступил относительный покой в этом тюремном чреве. Почти тотчас с понижением освещённости, и как только прекратилась камер­ ная суета, вдруг подо мной и слева от меня что-то зашуршало. Из всех щелей в полу и в стене полезли клопы. И при слабом свете я смог разглядеть, что клопы были справные, крупные, лапки мускулистые. Плоские головки с носиками-шильцами. Это они своей массой производили шуршание. Дядя Степан, однако, откинув щетинистый подбородок к левому плечу, удовлет­ ворённо всхрапывал, он не ощущал на себе насекомых и лишь когда они досаждали неудобством в его носу или в ухе, он, не просыпаясь, ковырял в ноздре или в ухе расслабленным толстым пальцем. Атака омерзительных тварей была неостановимой. И если бы мне объявили, что такое нашествие плотоядных насекомых будет каждую ночь и что длиться оно будет шестьдесят ночей, я бы из подштанников скрутил тугой жгут, изготовил себе петлю и сунул бы в неё шею, привязав один конец к дощатым нарам. Тем более, как я после смог убедиться, добровольное сведение счетов с собственной жизнью тут не