Сибирские огни, 2005, № 2

— А куда вы меня? — задрожав в ознобе, спросил я. — Чего заработал... туда и доставим, — отвечал милиционер, хрипло и болез­ ненно закашлял. Доставлен я был на окраину города, где на голой возвышенности стояло мрач­ ное здание, пугавшее горожан. Мрачность зданию придавали чёрные коробки, навешанные по этажам на ряды окон. Никаких окон, одни коробки вместо окон. Здание казалось слепым. За холмом опускалось стылое солнце, с него тягуче стекала на снег загустевшая кровь. Тюремный комплекс, занимавший всю лобовую часть холма, был отделён от крайней городской улицы, состоящей из мелких частных дворов, широким пусты­ рём и полосой некрупного берёзового леса. В этих березняках летом я пас тёткину (тётя Матрёна мамина родная сестра) корову, за что получал бутылку молока. Тётя Матрёна наливала молоко в тёмную посуду, чтобы не скисло от солнца, и давала мне с собой на пастьбу. Мент всю дорогу молчал, держась сзади на расстоянии. Лишь на самом подхо­ де к тюрьме, он, должно, убедившись, что я теперь уже не кинусь на него и не попытаюсь убежать, поравнялся со мной и шёл рядом, при этом убрал пистолет в кобуру. В камере я думал о маме. Ни о чём другом думать я был не в силах. Я только два раза в жизни видел её плачущей: когда арестовали отца и когда старшего моего брата Васю увозили на войну. В первом случае мама бежала до конца деревни за санями, на которых увозили связанного отца. Во втором случае мама никуда не бежала, она опустилась на колени, скрестив молитвенно на груди руки, и так стояла, бледная, охваченная трагическими предчувствиями. Поезд, увозивший Васю, удалился, ваго­ ны пропали за станционными постройками, а мама всё стояла, слёзы стекали по её землистым щекам. У мамы надорвано сердце. Теперь я боялся представить, как она переживает. Камера была большая, квадратная. Вдоль правой стены, от самой двери до окна, дощатые нары в три яруса, до потолка. Полуголые люди размещались настолько плотно, что коридорному надзирателю пришлось вталкивать меня силой, и потом так же, с усилием, закрывал он дверь. Когда меня вталкивали, я не устоял и свалился на сидящих у порога, за что, понятно, тут же получил с разных сторон пинки и кулачные тычки. Смрадный запах прелой плоти вызывал тошноту. Кое-как угнездившись, я сидел на кукорьках. Только так, на кукорьках, хватило мне места. Ко мне, перешагивая через головы сидящих и лежащих, подошёл тощий пацан с язвительным синим лицом, обмотанный по голому телу обрывками грязной про­ стыни. — Куревом располагаешь? — Не курю. — За что взяли? — Не знаю, — соврал я. — Что-то стырил? — Я ничего не стыривал, — отвечал я. Тип расхохотался, обращаясь к кому-то на нарах. — Глядите, он ничего такого... Глядите! Не стыривал! А пиджачок-то сними. Мне пригодится. И рубашечку тоже. Не жмись, — говорил пацан тоном, не допуска­ ющим возражения. Он ухватил меня со спины, подтолкнул, и пиджак сам собой съехал с моих плеч. Мама мне сшила этот пиджак, перелицевав что-то из отцовской одежды. Я ударил обидчика снизу. Парень охнул, как бы хотел рыгнуть, согнулся, и так сидел скорченный. Я не ожидал, что удар мой будет столь удачным. Обитатели верхних нар завизжали: — Кряху завалили! Кряху! Они сигали с высоты, норовя налету угодить ногами в мою голову. АНАТОЛИЙ ЗЯБРЕВ 5 МАЛЬЧИШКА С БОЛЬШИМ СЕРДЦЕМ