Сибирские огни, 2005, № 2

О, придуманный мой, не рассчитанный на поцелуи, Чересчур бестелесный, бесполый, бесспорный, иной, Я такой же жестокий, как ты, как любая in sui, Я такой же безличный, неприкосновенный, любой. Нарисуй мне глаза, но не взгляд, и раскрась роговицы в шершавый; Этих век лепестки, словно «любишь — нелюбишь», сорви. Чтобы было не зренье, а трение, чтобы кровавый И какой-то Другой мне явился для некой бескожей любви. Чтобы в нём я не мог продолжаться, не мог заключаться, Чтоб он не был торговец смертельными жизнями, чтоб Никогда не угнаться, опять никогда не угнаться За хвостом, спотыкаясь о тело, о круп, или труп, или гроб. ОДАКОММУНИКАЦИИ ...Не звонится, не пишется, не говорится, Потому что не слышно, забыто, темно. И (наверно — от нимбов) засвечены лица, И в соседнюю вечность открыто окно. Но не сдвинуться с места в подобном пространстве. Объективом и вспышкой застигнуты в нём, Экивоки и символы в чьём-то пасьянсе,. Мы себя обретаем — когда назовём. И тогда же теряем. Как мышки-норушки, Мы в своих именах безымянно дрожим. (И всем телом идём — на обновки, игрушки Запотевшим витринам, трельяжам чужим.) Зеркала это двери в такие хоромы, Где вы разом— татарин, хозяин и гость. Где вы зрите всех нас — от Фомы до Ерёмы. Где мы вроде бы вместе, и всё-таки врозь. Это не одиночество, — не потому что Мы берёмся за сердце и даже живём; Ибо всё ж для кого-то (так зло и ненужно) Мы заботимся, помним, поём...