Сибирские огни, 2005, № 2

АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ ЯШ ШКОЛА ЛЮБВИ По-доброму рассмеялась Сара: — Хорошо, если б так! Только этого не хватает нам до полного счастья. Но давно ведь не молода я, и господин мой уже стар... Бог повернулся к Авраму: — Именно Сара родит тебе сына! И назови его — Исаак, в память о сегодняш­ нем звонком смехе жены твоей. (Исаак — смех. — Прим. автора). Потом, по знаку Господа, поднялись молодые спутники его и пошли по пыль­ ной дороге в сторону восхода, но вскоре растаяли в воздухе, будто и не было их. Поднялся и Старший Гость. Аврам, от волнения еле на ногах держась, пошел прово­ дить. Слушал его слова, затаив дыхание. — От тебя, Авраам, произойдет народ великий и сильный, и благословятся в нем все другие народы земли... — сказал Бог и нахмурился вдруг. — А народы побрели теперь по неверным тропам, извратили свой путь на земле... Вот дошел до меня вопль Содомский и Гоморрский, велик он. Тяжел грех жителей сих городов земных! Решил я: сойду, посмотрю, точно ли они поступают так, каков вопль на них, восходящий ко мне... Тогда и дошло до Аврама, что спутники Бога отправились не куда-нибудь, а именно к Содому и Гоморре. Тревога сжала сердце праведника. — Владыка, а что будет с городами этими? Ответ ему был: — Прахом станут они, следа от них не останется, ни один житель не спасет свою грешную жизнь! И тогда Аврам стал молить Бога за племянника Лота, содомского жителя, и вымолил ему — мне! — пощаду... Охотник рассказывал это взахлеб, дивясь и радуясь, что нашел племянника того самого Авраама, в уме уже прикидывал, видать, какие выгоды это может сулить. Чудно! Если верить этому болтуну, то дядя мой, заступаясь за племяша перед Богом, называл меня праведником. Какой же праведник из Лота? Да теперь уж точно — нет черней и грязней меня!.. Если правде в глаза глядеть, так и в Содом я за тем лишь подался, что там только место мне при скверне моей. Поселился с семьей на окраине и с головой ушел в пучину порочных страстей содомских. Сколько раз жена моя Элда, красноглазая и опухшая от слез, нечесаная, разыскивала меня по утрам, выволакивала из чужих домов, из чужих потных объятий, колотила меня, почти бесчувственного, ревела в голос, призывая самую страшную кару на голову мою, сединой уже убеленную. Я топил в пучине разврата память о красавице Саре, единственной возлюблен­ ной моей. Но она являлась мне ночами с теми же белыми цветами, которые срывала когда-то на склоне зеленого холма, где молил я ее, обезумевший от страсти, чтобы стала она моей, где кричала она мне, убегая: «Ты не можешь любить!..» Щенков, бывает, топят, так они слепые, а память моя зряча, сильна, потому и выплывала из любых омутов и пучин, не давая мне милости забвения. Я топил, а она выплывала... Из всех грехов содомских не принял я лишь мужеложства и утех со скотом. Потеряв счет познанным мной женщинам, я толком бы и объяснить не смог, какие из них мне нравятся больше: толстух любил за то, что их груди не помещались даже в сдвоенные мои ладони, что телеса их мощно, как море, колыхались в ответ на толчки мои при соитии, что объятия их жарки и сильны; худых любил за легкость и трога­ тельную хрупкость их, за особенную исступленность в любовных ласках, за шелкови­ стую сухость кожи даже после самых безумных и изнурительных любовных схваток; светловолосых — за то, что головы их при свете дня будто окружены сиянием; тем­ новолосых — за то, что их длинные распущенные пряди особенно хорошо смотре­ лись ночью на белой постели... И был весь смысл соития для меня — спрятать гру­ бое, воспрянувшее, мужское в нежное, влажное, жаркое, женское... Вот потому склон­ ность содомлян к совокуплениям с мужами и скотом всегда была дика для меня и отвратна. 10