Сибирские огни, 2005, № 2

хотел уже яйца забивать, да я остановил: выложил на сковородку задубевшие ломти­ ки колбасы и пирожки с ливером. А на стол вынул из рюкзака хлеб, порезанную пластиками соленую горбушу, вареные яйца. — Ну, с голоду не помрем! — восторженно помотал головой дядя Петя. — Ладно, закусь — твоя, выпивка— моя! Взял ковшик, пошел в спальню, принес его доверху наполненным какой-то мутновато-белой жидкостью. — Чо косишься? — сказал мне. — Бренди-хренди не держим, это бражка. Пей давай, согревайся! — мне первому в граненый стакан плеснул. — На рисе ее, стерво­ зу, ставлю... Не добродила малость — к Новому году в самый раз будет. Вот тогда приезжай — трезвым не выпущу! Чокнулись, за встречу выпили. Тут как раз и закуска подогрелась, и понял я, что зверски голоден. А дядя Петя сразу по второму стакану наливать стал. — Вдогонку пошлем! А то не согреешься, слабенькая еще бражка — киселек: рис, вода и сахар, больше ничего. Как она тебе, а? По вкусу бражка, конечно, слишком далека была от нектара, которым античные боги поддерживали вечную молодость: кисло-сладкая, с душком дрожжевым. Пото­ му я ответил уклончиво: — Не распробовал. — Во! Я ж и говорю: вдогонку! — обрадовался старик, потянулся чокаться. — Давай за мир во всем мире... Нет, чтоб в нашей стране, главное, мир был! Ну, как за такое не выпить?.. Помолчали прочувствованно после второй. Потом на еду набросились. Впрочем, это больше ко мне относится — дядя Петя, хоть и жевал помаленьку, больше говорил — рассказывал, как в больнице его лечили, как сестру процедурную он чуть было не совратил. — Ну, так все бы и сладилось — каки тут сомненья!— если б кормежка больнич­ ная посытней была. А там с этим... с рационом туго: еще бы недельку полежал — и на баб уже больше не потянуло! Я только хмыкнул с набитым ртом, он истолковал это, видно, как недоверие к его мужским способностям. — Сказать поди хочешь — «и пора бы»?.. А вот уж хрен! Пока живу — не расхочу!.. Со мной в больнице, слышь-ка, доходяга один лежал — желтый уж весь, как лепешка коровья, сам про себя другим спокойно говорит: «Года два-три и — приехал!..» — так у него, слышь, присказка своя: «Коня бы мне белогривого да бабу большегрудую! Коня бы — на шашлык, а после жратвы — прилечь на одну титьку, другой укрыться — тепло!..» Охальник старик и есть. Каким был, видать, таким и остался. — Ладно, про баб мы с тобой еще поговорим... — сказал дядя Петя, поглаживая бугристую розовую плешь, обхваченную венчиком седых волос. — Давай, пока трез­ вые, про мир. — А чего говорить? Все меньше его, мира... — едва прожевав, ответил я. — Верно! — обрадовался старик, потом сообразил, что радость тут неуместна, желтоватые бровки насупил. — Ну, не хочут люди никак в мире жить: перелаялись, перегрызлись... Раньше нас как пужали: что в этим... в Пентагоне, мол, погибель нам готовят. А она — вот она! На нашей земельке выросла, погибель-то!.. По закраинам России уже стрельба, того и гляди, к нам перекинется... Ты вот как на этот счет думашь? Я пожал плечами. — До стрельбы у нас, надеюсь, не дойдет. — Вот и я, было дело, думал, что люди у нас почище, покрепче... — вздохнул старик.— А люди везде люди: попадет им в нюх зараза— чихать начнут, а в мозги она же пролезет— куды и ум деется!.. Чо далеко ходить? Вот в доме нашем двух десятков квартир не наскребется, а ведь не только в ём — в любом подъезде мира нет!.. Со мной, к примеру, на одной площадке участковый живет Поляков его фамилия. Власть, да?.. Говно, а не власть!.. Ему бы, мать его ломать, за порядком следить: воруют ведь в деревне средь бела дня уже, по пьяни морды бьют, калечут... А ему все по уху!.. Он каждый день на «Урале» своем в Басандайку ездит за свежим АЛЕКСАНДР КАЗАНЦЕВ ШКОЛА ЛЮБВИ