Сибирские огни, 2004, № 11

шал, что напевает, лишь чуял отпахнутым сердцем; а что же нынче томило его душу поверх песенных слов, что явилось обмершему взору посреди степи? — он и сам, наверно, не смог бы ответить. Может, поминался дед Краснобай, Богу лишь ведомо когда и убредший из Псковщины и севший на житье в степной и озерной Еравне, посреди заснеженной и вьюжной Забайкальской Руси. Может, оживали покойные мать с отцом — вечное блаженство их душам, и полыхали счастливые зори на отчем покосе, где его, такого же малого, как Ванюшка, учил отец верно держать литовку, потом — косить, не загоняя полотно в землю, и чуял он сопревшей от старания и натуги, ноющей спиной материн протяжный, через весь луг, слезливый взгляд... А может, с приозерной полянки, куда чубатым парнем подворачивал, голосисто отпах­ нув гармонь, — может, оттуда навеивалось горчащее, неистребимое чувство, и сквозь сумрак лет, смущенно потупив глаза, опушив их вздрагивающими ресницами, вос- ково проступало девье лицо, и виделось, как бледные пальцы, печально заплетаю­ щие и расплетающие русую косу, тянулись погладить по его шалым кудрям... А может, ничего не поминалось, ничего ясно не виделось, а просто ничто не мешало здесь, в степи, усталой душе, и она, горемычная, витая над снежными увалами, не­ жилась в сладком роздыхе, пела, покаянно плакала: Степь да степь кругом, Путь далек лежит, В той степи глухой Замерзал ямщик... Село уж замутилось в сизой дымке, и лес проступил темным гребешком у степ­ ного края. На вершине пологого увала чудом чудным бобылила одинокая, почер­ невшая у комля, кривая береза-таволга, на толстых, искрученных сучьях которой висели и завивались на ветру цветастые тряпицы, конские волосы. И русскими, и бурятами таволга суеверно чтилась, а потому всякий, бредущий ли пеши, едущий ли на коне, устраивал здесь передых и просил у бобылки легкого пути, одаривая старуху некорыстным гостинцем, — медный ли грош метнут, тряпицу ли подвяжут, конский ли волос защемят в коре, а то и просто плеснут водки на комель. Вот и отец придер­ жал Гнедуху возле сиротливой березы, кинул в снег медную копейку, молча постоял, опустив голову, а потом сел в сани и сказал: дескать, ну, тронемся с Богом. V С высоких, середь февраля по-майски заголубевших небес лениво навеивалось влажное тепло. Степь — бескрайняя снежная птица, вольно разметав крылья, кружи­ лась перед Ванюшкиными глазами, взблескивала, заманчиво поигрывала мелким, искристым пером, заставляя парнишку сладко жмуриться и навевая дрему. Среди череды морошных, метельных дней, когда небо было занавешено серым, брюхато провисшим к земле, тоскливым рядном мглы, когда визжала ставнями и, обламывая ледяные когти, скребла снежный куржак на окошках одичалая, косматая пурга, а потом бесприютная нежить, обратившись в малого ребенчишка, сиротливо гнусавила в печной трубе, из жалости просилась в избяное тепло, когда деревня устала от ветров и морозов, — милостью Божией тихо опустилась с небес на исхле­ станную, настрадавшуюся землю первая оттепель после крещенской стужи; опусти­ лась, приластилась к земле влажно-теплыми, пахнущими хвойной прелью и парным молоком, мягкими ладошками. Небо заголубело по-вешнему, и лишь позади ездо­ ков, над самым селом, уцепившись за охлупени крыш, висели тучки, похожие на задремавших черных котов. Оттепель. Нежданная-негаданная оттепель. Не-ет, видно, ошиблась Ванюшкина мать, не доверяя радио, посулившему нын­ че тепло, а все оглядываясь на лысого деда, — разбухший от снегов, поседевший от старости месяц, то с сережками, то с крестом, насылающий и насылающий греш­ ным снежные бураны, словно теплую сиротскую зиму народишко не выскорбел. Да АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ