Сибирские огни, 2004, № 11

АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ — О, Господи! — засмеялся Иван. — Да ты что, доченька, это я так... малюю от скуки. Годом да родом... Охота другой раз озеро нарисовать, да руки, что крюки. Не слушаются, деревянные... Иван ладился в художники и смалу, как ворчала мать в сердцах, портил бумагу... нечем протереть стеколку от лампы керосиновой... срисовывал по клеткам трех богатырей, трех толстозадых медведей да трех охотников-трепачей; однажды припер­ ся на берег с детской акварелью, окунул кисть в закатное озеро, попытался вечер запечатлеть, но растеклась водяная краска по ватману мутью голубой и розовой. А потом, как вошел в лета, да как глянул в Третьяковке на картины русских мастеров... запела, заплакала душа... и с той поры кисть уже в руки не брал — стыдился. Так другой раз от скуки карандашом черкнет... — Нет, папа, все равно красиво... Озеро, солнышко всходит, мальчишки окунь­ ков ловят... И Петька бравый вышел... А как мальчик с отцом заблудились в степи... Такая метель!.. — наверно, снегом занесет и коня, и сани, где сидит отец с мальчи­ ком. .. Жалко... — Ах ты, жалостливая моя...— Иван поцеловал дочь в зарозовевшую щеку и, опять не слыша, глядя сквозь ее притихшее, разомлевшее перед сном лицо, такое вдруг высмотрел, что и вспомнить-то вряд ли смог бы: померещилась глухая дере­ венская изба, горенка, и он, еще грудной, измаянный хворью и потный, лежит в зыбке, подвешенной на крюк, ввинченный в толстенную матицу под потолком; не­ давний жар спал, дал передышку, и теперь осмысленней, яснее, хотя и отрешенно, смотрит Ванюшка широкими глазами, дочиста промытыми слезной влагой; смот­ рит на развесистый фикус, подпирающий потолок и нависающий над зыбкой, на герани, загородившие листвой окошко, отчего зимний свет, продираясь сквозь гера- невую чашу, пучками пронизывает горенку, желто-бурыми пятнами плавает на сте­ не, на узористых рамках, туго забитых карточками, на вышитых гладью райских пти­ цах; и Ванюшка следит из зыбки за играющими, гаснущими и снова возникающими пятнами... Потом всегда, когда остывал и валялся в жару, виделись Ивану плавающие листьями пятна, от которых явственно слышался душный запах герани и фикуса, хотя ни цветов, ни комнатного деревца уже и в помине не было.. Световой рой заслоняет отец и, наклонясь к зыбке, отведя накинутую на веревки холстину, морщась от жало­ сти, что-то наговаривает сыну, но тот не понимает слов... мал еще, хотя чует в них заправдашнюю ласку; чует парнишка и забившие постный, хворый дух герани и фикуса, терпкие, здоровые запахи отца, и он тянется к ним ручонками, что-то гулька­ ет из зыбки; а пахнет от отца свежим сеном, сосновой смолой, сыромятной кожей, дегтем, конским потом, махрой и окуневым духом. Дождь утих, но туго и напористо шумел ветер, трепал и раскачивал в палисаде вершины берез, поскрипывая и позвякивая незакрытыми ставнями. Из-за черных туч выглянул месяц, осветил комнатку, и Оксана стала следить за ним млелыми глаза­ ми, гадая: то ли он запутался среди посеребренных березовых ветвей, то ли изжелта- белой, узенькой птицей, устав кочевать по небушку, присел на березу перевести запаленный дух; присел да и загляделся в окошко, дивясь как ладом, неспешно суда­ чат отец с дочерью. Плавным своим сиянием месяц стал насылать на дочь легкокры­ лый сон, и она, подложив обе ладошки под щеку, скоро уснула. Иван, может быть, и ненадолго освободившись от маятных раздумий, оглядыва­ ет утихшее, осветленное сном лицо дочери, смотрит с такой неутоленной любовью, так долго и немигаюче, что навертываются слезы, в глазах рябит, и чудится, что дочь уплывает и уплывает от него на островке бледно-желтого месячного света, обраща­ ясь в крохотную звездочку в сияюще-холодной небесной пустоте... Иван вспомина­ ет по своему детству... мать толковала: когда спишь при ясном месяце, да ежли в лицо светит, блазнятся горькие, хворые сны, — можно и взаправду прихворать; вспом­ нив материны приметы, подошел к окну, наполовину задернул шторы... лицо доче­ ри утонуло в мягкой тени... и, уже ни о чем не переживая, стал завороженно следить за месяцем, который отдышался, успокоился и тихонечко всплыл на самую вершину березы, откуда тронулся в дальний ночной путь.