Сибирские огни, 2004, № 11
АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН &£в^ УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ — Всяко бывало... — вздохнул Иван, слыша дочь издалека своего детства, не видя ее, потому что взгляд пристально и мучительно озирал детские видения, пыта ясь отыскать тепло-желтое, сдобренное тихим закатом, где бы отец и маленький Ванюшка судачили вот так же, как он с дочерью сейчас, ради самого разговора, чтобы в мало значащих словах, через сам отмягший голос, через смущенные взгляды излить друг другу распирающую до нервной тряски, нежную жалость и почуть сча стливое слияние душ в любви. Перед взором, обращенным в малолетство, привиделась лодка-плоскодонка, вкрадчиво скользящая по тихой и линялой, предзакатной воде. Вот они с отцом кину ли сетешки — три конца, вытянув их вдоль прибрежной листовой травы, там-сям белеющей цветами кувшинками. — Щучка-шардошка рыбу пужнет, а та из травы ка-ак шуранет, да сослепу пря- омо в наши сети и угодит, — рассуждал отец, натаскивая рыбацкому промыслу восьмилетнего Ванюшку. А поставили сети далеко от деревни, на другом краю озера, против истока, со единяющего два неоглядных озера, похожего на сказочную, глухо и высоко зарос шую камышом и талиной сонную речку. Лишь подвязали к верхней тетиве деревян ный маячок, тут же и решили проверить, — надо убедиться, что сети не легли на траву, не перекрутились в жгут, — и сразу же выпутали с дюжину ладных окуней и серебристых чебаков, сдуру залетевших в ячеи. Потом Ванюшка веслился, азартно косясь на лопатистых чебаков и отборных окуней, знобно дрожащих красными пе рьями, нет-нет да и лихо выплясывающих в сухом, дожелта промытом отсеке. Отец посиживал на корме, правил легонькой, ловкой кормовушкой и с надеждой на ры бацкий фарт, довольно оглаживал подбородок, поросший быстрой щетиной. Сдви нув на затылок черную полувоенную фурагу, любовался розовеющей, будто усы панной цветочными лепестками, закатной рябью, оглядывался на отмельную траву, где лодка оставляла извилистый след. Потом отец засмолил толстую самокрутку, опахнул Ванюшку махорочным дымом, таким вкусным и уютным среди сырого, по-вечернему зябкого озера и, уже не в силах совладать с азартом, до времени запа ленным первой удачей, сулящей улов, чему-то подсмеивался, нервно косил глазом и даже вроде подмигивал Ванюшке. Обычно неговорливый с сыном, тут отец помянул: — Да-a, сколь мы тут с тятей переудили, кто бы знал... Но ши-ибко был серди тый, Царство ему Небесное... Маленький, помню, был, навроде тебя, и мы тут сетя ми исток перегородили, — он тогда шире был... Я потихоньку веслился, а тятя рыбу выпутывал. И чо-то зазевался, лодку на сеть и занесло... Не успел я и глазом морг нуть, как тетя меня по хребтине и вытянул мокрой кормовушкой. И не заревешь — еще отпочует... Ванюшка... в пионеры наладился... набравшись храбрости, спросил: — А сетями, папка, ловить разрешается? Нахмурившись, отец тут же с вызовом ответил: — Спокон веку жили мужики на озерах и реках, гребли рыбеху и сетями, и бродниками, а рыба не убывала. Теперичи рыбакам прижим, а рыбы с гулькин нос. Почему?.. Да потому, что нагородили по озерам, рекам заводов да фабрик, нерести лища угробили, фугуют всякую заразу в воду, морят рыбу, а на рыбака сваливают, браконьером обзывают. Бьют Фому за Еремину вину. Ванюшка, весь подавшись к отцу, замирал, веслился старательно, без всплесков, чтобы не пропустить ни одобрительного взгляда, ни словечушка... в кои-то веки беседуют... чтобы не порушить вечерний, смуглый искрасна, ласковый покой... И эдакий ладный разговор не иссяк и на песчаном, тальниковом берегу, где в синеватых сумерках жарили окуней на рожнях, долго пили чаек, прикусывая сахар, который отец наколол рыбацким ножом с набранной из бересты, прикопченной рукояткой. Догорал на черных вершинах хребта желтовато-розовый, чистый закат, суля ясное утро; чуть шаял углями костерок, бросая красноватые отблески на закопченную манерку с чаем; дотлевал вместе с костром и разговор отца с сыном.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2