Сибирские огни, 2004, № 11

— Это чо мы?.. — пытливо прищурилась мать. — Третьего же дня Сретенье Господне отвели?.. Во, самые сретенские морозы и затрещат. — Пошто?! Старики и так говорили: Сретенье — зима-лиходейка с красным летом встретилась, жди сретенскую оттепель. — Не бери его, отец. Простудится... опять издыхать будет, потом отваживайся с ним. И школу пропустит. Он же вон какой неженка у нас. При слове «неженка» сестра Танька хихикнула прямо в Ванюшкино разгорев­ шееся лицо и показала язык; тут же подпарилась к ней и меньшая, Верка, залилась смехом, толком и не разумея, над чем потешается. Ну, да той лишь палец покажи... Старшую Ванюшка пнул ногой под столом, а на младшую так зыркнул из-под осер­ чало сведенных бровей, что та отшатнулась, как от зуботычины, и, вжимая голо­ венку в плечи, стала испуганно и немигающе смотреть на брата, готовая удариться в рев. — Ма-а-а... — захныкала старшая, вся сморщившись остроносым, синюшным лицом, открыв рот с настырно прущими вперед зубами, — ма-а-а.., Ванька опять дерется, опять пинатся... — Я те подерусь, мазаюшко, я те подерусь! Ложка-то, вот она! — мать погрози­ ла стемневшей деревянной ложкой, с которой давно уже слизали лаковую роспись и объели края. — Мигом по лбу походит, вылетишь у меня из-за стола, как пробка... А ты не реви, не реви!.. Распустила нюни, ревушка-коровушка. Голова уж от тебя ноет... Кобыла вымахала, а все, как маленькая, нюнишь. Может, титю дать?! Услыхав про титю, Верка, хотя и обиженная братом, хотя и наладилась реветь, тут же залилась дребезжащим смешком, словно бубенчик зазвенел. — А то бы пусть поехал,— не то всерьез, не то лишь ради застольного разговора тянул свое отец, задумчиво попивая горячий чай, забеленный козьим молоком, по­ лотенцем вытирая со лба густую испарину. — Одной-то ездкой не управиться, — много надо жердей на огород. Ванюшка перестал жевать картошину, смотрел в закрытое ставнями окошко, в котором, как в зеркале, чисто отражались отец, мать, сеструхи и бледный лепесток огонька керосиновой лампы. — Да у него и одёжи путней нету— все на горке спалил в труху, и катанки худые, подшивать надо. Всё, как на огне, горит. — Да я же!.. я же собачью доху одену— в казенке висит!— задыхаясь от досады, со слезами на глазах вскричал Ванюшка. — А на катанки пимы сохатинные одену... Все равно поеду, вот увидите... Все ездют и ездют, а я один дома сижу... Нетушки, все равно поеду, вота-ка. Кешка Шлыковский уже сколь раз с отцом по сено ездил, а я чо, рыжий, да?! Поеду! — Прижми свою терку, пока не стер, — заворчала мать. — Как стайку корове почистить, дак тебя днем с огнем не найдешь, а тут ишь заегозил, егоза. — Все равно поеду, вот! — Ладно, ладно, поедешь, — мать, наливая чай из самовара, незаметно подмиг­ нула отцу.— Но сперва пойди да нос высмаркай об угол, а то накопил вагон да маленьку тележку. Ежели там в лесу-то сопли распустишь, мигом нос отморозишь. И будешь без носа... вон как дед Филя. Тоже в лесу отморозил, тряпочкой теперь подвязыват... Танька — все ей неймется, все ей охота подсмеяться над братом, — тут же вообразив Ванюшку безносым, с черной повязкой поперек лица, похожим на старо­ го рыбака Филю, опять захихикала, укрыв рот ладошкой, на что брат лишь покосился на сестру и крутанул пальцем возле виска: дескать, смех без причины — признак дурачины. Зато мать, не утерпев, достала ее ложкой по лбу, и Танька пулей вылетела из-за стола. Из горницы послышался глухой щенячий скулеж, — боялась девка ре­ веть в голос, мать в сердцах могла и сырым полотенцем отвозить. А Ванюшка, шумно высморкавшись под умывальником, докрасна растерев нос полотенцем, вернулся к столу. 5 АНАТОЛИЙ БАЙБОРОДИН ygjmji УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ